Школа добродетели - Айрис Мердок

— К нам они больше не возвращаются, а раньше гнездились под крышей конюшни. Наши ласточки все умерли.

— Илона, и не забудь корзинку, дубина ты стоеросовая!

— Ладно уж, — ответила Илона и вышла.

— Ты осторожнее с этой штукой, она такая острая.

В кухне стоял сильный приятный запах пекущегося хлеба, навевающий сон. Беттина рядом с Эдвардом разминала вареную картошку, делала из нее шарики и раскатывала на кружке рассыпанной муки. Эдвард смотрел, как ее сильные коричневатые пальцы в муке разминают одну за другой вареные картофелины. Краем глаза он видел длинную прядь рыжеватых волос, свисавшую по ее плечу до груди и касавшуюся руки. Рукав коричневого рабочего платья был испачкан в том месте, где Беттина закатала его до локтя. Ее руки покрывал золотистый пушок, совпадающий по цвету с бросающимися в глаза длинными тонкими волосками над ее верхней губой. Работая, она покашливала и шмыгала носом, не замечая этого. Эдвард вспомнил лесовика и подумал с недоумением: почему никто из них не пришел сюда и не изнасиловал этих женщин? Почему этого не случилось до сих пор? Размеренный ход двуручного ножа в форме ятагана производил гипнотизирующее действие, и Эдвард продолжал совершать им однообразные движения туда-сюда, увеличивая пахучую зеленую горку нарубленной душицы и петрушки. Он отпустил одну ручку, подвинул поросший листьями стебелек поближе к себе и вдруг почувствовал острую боль в одном из пальцев. Зеленые листики мгновенно окрасились кровью.

— Ах ты дурачина! — воскликнула Беттина. — Сунь руку под кран, иначе весь стол испачкаешь.

Кровь лилась из пальца фонтаном — ранка, похоже, была глубокой. Эдвард включил холодную воду и смотрел, как кровь и вода смешиваются в старой, покрытой пятнами фарфоровой раковине. Беттина уже отскребала кровь со стола, потом сунула испачканные листики в дуршлаг.

— Не мешай. — Она промыла зелень струей воды. — Пожалуйста, не изгваздай кровью эту скатерть.

— Ну и что же я должен делать? — спросил Эдвард. — Кровь-то не останавливается.

Он был готов расплакаться. Порез был болезненный и казался темным и жутким, как колотая штыковая рана во время атаки. Он все еще чувствовал острое лезвие в своей плоти.

— Держи его над раковиной. Я принесу бинт.

Эдвард пустил воду на полную, стараясь смывать кровь с такой скоростью, чтобы можно было разглядеть ранку во всей ее глубине. «Ну вот, я ранен, и теперь это произойдет», — думал он. Но он никак не мог сообразить, связано это «теперь» с Беттиной, или с Джессом, или с ней. Он резко опустился на стул, натянул на палец рукав и стал смотреть, как расплывается по материи красное пятно.

Снова появились коричневатые руки Беттины — она принялась обматывать его палец белым змеистым бинтом. Красное пятно проступало на нем снова и снова.

Он сразу же понял, что бинт Беттины — ошибка. Она извлекла его из старой пыльной побитой жестянки с надписью «Первая помощь», которая, судя по виду, вполне могла быть выпущена во времена Первой мировой. В Сигарде даже лекарства не покупали. Кусок старой и явно грязной тряпки пропитался кровью и просто прилип к ранке. Палец (к счастью, на левой руке) не гнулся, горел и пульсировал от боли. На следующее утро Эдвард предпринял попытку снять бинт, но эта процедура показалась ему слишком болезненной, а потом и бесполезной. Он не знал, нужно ли дезинфицировать такой глубокий порез, не следует ли наложить швы. А вдруг начнется гангрена, потребуется ампутация? Возможно, он должен обратиться к врачу, вот только где его взять? В любом случае, в тот день он никуда не смог пойти. Вчера поздно вечером он слышал, как женщины спорили о чем-то в Восточном Селдене. Они говорили очень эмоционально, возвышая голоса. Он хотел подкрасться поближе и подслушать, но не осмелился. За завтраком ему сказали, что Джесс все еще «отсутствует», пребывает в трансе, и посетить его невозможно. Раньше Эдвард планировал настоять на встрече с ним, может быть, попытаться его разбудить. Но теперь вместо этого он стоял у реки, около ряда ив, и смотрел на дикую вишню.

В том, как сестра Марка описала это место, было что-то странное, немного пугающее, словно после рассказа о смерти брата поэтическое описание пейзажа казалось неуместным. Назначенное место Эдвард легко узнал, потому что других ив здесь не росло и заканчивались они прямо у реки, которая была скрыта паводком, когда он приходил сюда в первый раз. Теперь в этой части болота стало сравнительно сухо, и шагать между мелкими прудиками не составляло труда. Но чуть дальше за ивами снова разливались воды, простирающиеся до горизонта, где моря не было видно, хотя день стоял ясный и довольно солнечный. Деревьев там было немного, и маленькая дикая вишня, только-только начавшая цвести, стала хорошим ориентиром. Река цвета темного пива, более широкая в этом месте, резво текла между крутых берегов, а в излучинах образовывала водовороты и маленькие закрытые спокойные заводи. Эдварда переполняли эмоции, и он сразу огляделся вокруг, однако никого не увидел. Конечно, он пришел рано. Возможно, она решила не приходить, потому что это слишком тяжело, потому что ненависть ее слишком велика. Ведь Сара сказала, что девушка ненавидит его. Эдвард подумал о письмах ее матери. Как невыносима, видимо, такая ненависть, а цель у нее наверняка одна — убийство того, кто ее вызывает. Эдвард посмотрел на свой распухший палец и почерневший бинт, сел на берегу на травяной коврик, и его сердце тоже пронзила боль.

И тут же над самой водой, словно небольшой взрыв, мелькнула синяя вспышка. Эдвард дернул головой и уставился на реку, но ничего не увидел — лишь темный поток воды и светящиеся белые цветы маленькой вишни, склонившейся над рекой, где она отражалась в спокойной воде. Эдвард моргнул. Потом из ниоткуда внезапно возникла птица — зимородок, сидевший на склоненной к воде ветке. Зимородок тут же вспорхнул, очень быстро скользнул над песчаным берегом и нырнул — словно серебряная стрела вонзилась в спокойную воду излучины, — а потом вернулся на свою ветку. Эдвард увидел сильный клюв птицы и рыбку, мгновенно исчезнувшую в нем. Эдвард тихо глядел на неподвижного зимородка, освещенного солнцем; маленькая птичка с яркими синими крылышками и коричневатой грудкой сидела над вишневыми цветами.

Вдруг рядом появилась тень, и Эдвард вскочил на ноги. Девушка пришла в своем синем плаще и высоких сапогах, только теперь на ней были не брюки, как в первую встречу, а бесформенное платье — то же, что в коттедже, довольно потрепанное, в синий цветочек. Она смотрела на Эдварда холодными карими глазами, более темными, чем глаза Марка, и ее каштановые волосы тоже были темнее, чем у брата. Тем не менее ее бледная чистая кожа, широкий лоб, задумчивый рот и живое внимательное выражение лица сильно напоминали Марка, словно его лицо растянули в маску большего размера, откуда все еще проглядывал он сам. Перед мысленным взглядом Эдварда, вытесняя девушку, возникло вдохновенное божественное лицо опьяненного Марка. Потом девушка заговорила, не глядя на него:

— Тут зимородок.

Эдвард повернулся, синяя вспышка мелькнула и исчезла за изгибом реки.

— Да, — сказал он. — Он… он такой красивый.

Девушка села у реки, свесив ноги в сапожках над крутым берегом, ее каблуки погрузились в мягкую песчаную землю. Эдвард — продолжать стоять теперь было нелепо — сел рядом с ней, откинув длинные ноги в сторону. Трава была сырая, к тому же с востока начал задувать холодный ветерок. Она принялась стаскивать плащ. Эдвард смотрел, подавляя в себе желание помочь ей. Но, почувствовав прохладу ветра или сочтя это действие слишком затруднительным, сестра Марка решила остаться в плаще, снова закуталась в него, застегнула пуговицы и нахмурилась. В профиль, когда она закинула назад свои густые волосы и вытянула губы, она тоже оказалась похожа на Марка. Но она была не так красива и явно старше брата, а дальше будет становиться все старше и старше.

Она молчала, глядя в водный поток, и Эдвард чувствовал ее легкое дыхание. Он боялся, что она расплачется. То черное болезненное слабое чувство, которое перебил зимородок, снова вернулось к нему, и он поспешно заговорил:

— Мисс Уилсден, с вашей стороны было очень мило…

— Слушай, — девушка повернула к нему свое строгое лицо с сухими глазами, — меня зовут Брауни, меня все так называют. И пожалуйста, давай так, чтобы без лишних эмоций.

Она говорила твердым, резким, не допускавшим возражений тоном, и этим напомнила Эдварду феминисток, подружек Сары. Он посмотрел на нее и подумал о ней как о Брауни.

— Ты хотела поговорить о Марке… — сказал он.

— Нет. Вообще-то я хотела, чтобы ты поговорил со мной о Марке. А это другое дело. Мне с тобой не нужно говорить.

— Извини…

— Извини, я не хотела быть грубой. Я хочу, чтобы ты точно мне рассказал, что случилось в тот вечер. Я никак не могу понять. Я должна осмыслить все это. Я не успела на похороны и на следствие, я была на каникулах, и меня не смогли найти… а здесь люди наговорили мне разного и… и… со всякими домыслами… Так вот, не мог бы ты, если у тебя есть такое желание, просто рассказать мне, что случилось.