Исход (Том 2) - Стивен Кинг

— Если на то будет воля Божья?

— Именно так было написано, уверяю тебя, — сказала Ширли, взглянув на Франни уже более холодно.

— Ну… если бы это так и было. Спасибо, что рассказала, Ширли. Тебя по-прежнему донимают головные боли?

— Нет. Все прошло. Я иду голосовать за тебя, Франни.

— Гм-м-м? — Мысли Франни витали где-то далеко, переваривая новую информацию, и на какое-то время она даже не поняла, о чем говорит Ширли.

— Чтобы ты вошла в состав Постоянного комитета.

— Ах да, спасибо. Но я не уверена, что хочу этого.

— Ты прекрасно справишься. И ты, и Сюзи. Мне пора, Фран. Пока.

Они расстались. Франни поспешила домой, горя желанием выяснить, не знает ли Стью чего-нибудь нового. Исчезновение старой женщины поразило ее в самое сердце и вызвало суеверный страх. Ей было жаль, что они не могут представить на суд матушки Абигайль основные решения их вчерашнего заседания — например, о засылке разведчиков на Запад. Теперь, с уходом матушки Абигайль, Франни почувствовала, как на ее плечи ложится еще более тяжелая ответственность.

Дома было пусто. Она разминулась со Стью минут на пятнадцать. В записке под сахарницей было написано: «Вернусь к 9.30. Я с Ральфом и Гарольдом. Не беспокойся. Стью».

«С Ральфом и Гарольдом? — подумала она, и внезапно ее охватил страх, который не имел никакого отношения к матушке Абигайль. — Ну почему я должна бояться за Стью? Боже мой, а что, если Гарольд попытается сделать что-то… ну, что-то странное… Да Стью разорвет его на куски! Разве что… разве что Гарольд подкрадется к нему со спины и…» Дрожа от страха, она мучительно думала, что же Стью может делать вместе с Ральфом и Гарольдом.

«Вернусь к 9.30».

Господи, но это еще так не скоро.

Франни постояла в кухне еще с минуту, хмуро глядя на свой рюкзак, который она положила на верх буфета.

«Я с Ральфом и Гарольдом».

Следовательно, домик Гарольда в конце Арапахо-стрит будет пуст до половины десятого вечера. Если, конечно, они не там… а если и там, то она просто присоединится к ним и удовлетворит свое любопытство. Она доедет туда на велосипеде за считанные минуты. И если в доме никого нет, она, может быть, найдет там что-нибудь такое, что успокоит ее сознание… или… но она не позволит себе даже думать об этом.

«Успокоит твое сознание? — с издевкой спросил внутренний голос. — Или еще больше взбудоражит его? А вдруг ты ДЕЙСТВИТЕЛЬНО найдешь что-нибудь странное? Что тогда? Что ты будешь делать с этим?» Она не знала. Она действительно не имела ни малейшего понятия.

«Не беспокойся. Стью».

Но беспокойство было. Отпечаток пальца в дневнике означал, что было о чем беспокоиться. Потому что человек, укравший дневник и выведывающий чужие мысли, не имеет ни принципов, ни совести. Такой человек может подкрасться со спины к тому, кого он ненавидит, и столкнуть его с высоты. Или убить ударом камня. Или ножа. Или выстрелом из пистолета.

«Не беспокойся. Стью».

«Но если Гарольд сделает что-нибудь подобное, ему тогда нечего делать в Боулдере. Что же тогда он станет делать?»

Однако Франни знала, что он тогда сделает. Она не знала, был ли Гарольд на самом деле таким, как она внушила себе, но в глубине души она знала, что подобным людям и сейчас есть место. О да, действительно есть.

Она быстро вышла из дома и спустя три минуты уже катила по Арапахо-стрит в ярких солнечных лучах, думая:

«Они будут сидеть в гостиной Гарольда, попивая кофе и разговаривая о матушке Абигайль, и все будут прекрасно себя чувствовать. Просто прекрасно».

Но в маленьком доме Гарольда было темно, безлюдно… дом был… заперт. Уже само по себе это было странно для Боулдера. В прежние времена люди, уходя, запирали дверь, чтобы не украли их телевизор, стереосистему, семейные драгоценности. Но сейчас стереосистемы и телевизоры стали бесплатными, от них было мало проку без электричества, а что касается драгоценностей, то можно было просто зайти в ювелирный магазин и набрать их хоть целый мешок.

«Почему у тебя заперто, Гарольд, когда все повсюду бесплатно? Потому что никто так не боится воровства, как сам вор? Может быть, поэтому?»

Франни не была взломщицей. Она решила было ретироваться, как вдруг ей пришла в голову мысль попробовать проникнуть в дом через окна подвала. Они были чуть выше уровня земли, занесенные песком. Первое же из них, которое она попыталась открыть, с неохотой поддалось, осыпая песком пол подвала.

Франни огляделась, но вокруг было тихо. Никто, кроме Гарольда, еще не добрался до этой части Арапахо-стрит. Это тоже было странно. Гарольд мог сколько угодно улыбаться, пусть у него даже лицо лопнет от улыбки, и сколько угодно похлопывать людей по спине, проводя с ними все дни, он мог, пусть даже с радостью, предлагать свою помощь когда надо и не надо, он мог внушить симпатию к себе, и это было действительно так — о нем в Боулдере были высокого мнения. Но то, где он предпочел поселиться… в этом было что-то не так, разве нет? В этом проявляется немного иной угол видения Гарольдом общества и своего места в нем… Может быть. А может быть, он просто любит покой и тишину?

Франни протиснулась в окно, испачкав блузку, и спрыгнула на пол. Теперь подвальное окно находилось на уровне ее глаз. Гимнасткой она была такой же, как и взломщицей, и ей придется встать на что-нибудь, чтобы выбраться отсюда. Подвал был переделан в игровую комнату. Об этом всегда мечтал ее отец, но у него так и не дошли до этого руки, подумала Франни, почувствовав легкий укол грусти. Стены, обшитые сучковатой сосной, с встроенными квадрафоническими громкоговорителями, потолок в стиле Армстронга, большой ящик с головоломками и книгами, детская железная дорога, детский автотрек. И игра «Настольный хоккей», на которую Гарольд равнодушно поставил ящик с кока-колой. Это была детская комната, стены пестрели плакатами — на самом большом, уже старом и обтрепанном, был изображен выходящий из церкви в Гарлеме Джордж Буш с высоко поднятыми руками и улыбкой во все лицо. Заголовок, написанный огромными красными буквами, гласил: «ВЫ НЕ ЗАКАЖЕТЕ КОРОЛЮ РОК-Н-РОЛЛА НИКАКИХ ТАНЦУЛЕК!»

Ей внезапно стало грустно как никогда, с тех пор как… ну, с каких пор, она, по правде говоря, не смогла вспомнить. Ей уже были ведомы и потрясения, и страх, и неописуемый ужас, и немое горестное ожесточение, но это чувство глубокой, щемящей грусти было ново. Вместе с ним внезапно нахлынула ностальгия по Оганквиту, по океану, по холмам и соснам доброго прежнего Мэна. Совсем беспричинно она вдруг вспомнила о старом Гасе, и на мгновение ей показалось, что сердце ее разорвется от горя и утрат. Что делает она здесь между равнинами и горами, разбившими страну на две части? Это чуждое для нее место, и она не принадлежит ему.