Исход (Том 2) - Стивен Кинг

Франни: Все это верно, Ник. Я с этим не спорю. Я знаю, что он зло. Насколько я понимаю, он, возможно, отпрыск Сатаны, как говорит матушка Абигайль. Но мы нажимаем на ту же кнопку, чтобы остановить его. Помните «Звериный питомник»? Они смотрели то на зверей, то на людей и не могли понять, в чем между ними разница. Мне кажется, я хочу только одного — чтобы ты сказал, что если нам действительно необходимо нажать на одну и ту же кнопку, чтобы остановить его… то, если мы сделаем… так, это больше никогда-никогда не повторится. Ты можешь так сказать?

Ник: «В этом я не уверен. Не уверен».

Франни: Тогда я голосую против. Если мы должны отправлять людей на Запад, то, по крайней мере, таких, которые понимают, на что идут.

Стью: Кто еще желает высказаться?

Сьюзен: Я против, но по более практичным соображениям. Если мы решимся сделать шаг, на который нас толкают, то все равно распрощаемся со стариком и недоумком. Извините, Том мне тоже нравится, но именно таковым он и является. Я против, а теперь я замолкаю.

Глен: Давайте голосовать.

Предложение было принято пятью голосами против двоих — Франни и Сьюзен.

Франни: Я хотела бы переголосовать. Если мы действительно должны отправить Тома на такое, то лучше нам это сделать сообща. Ник, извини, что я устроила всю эту кутерьму. Я понимаю, как тебе больно — я вижу это по твоему лицу. Это просто безумие! Ну почему все так получилось? Здесь, конечно, все совсем по-другому, чем на выездном заседании женского землячества, вот что я вам скажу. Франни за.

Сьюзен: Тогда и я тоже. Рот-фронт. Никсон стоит твердо и говорит: «Я вам не плут». За.

Стью: При повторном голосовании предложение принято единогласно. Возьми платок, Франни. И я хотел бы, чтобы в протоколе было записано, что я люблю тебя.

Ларри: На этом, я думаю, нам следует отложить заседание.

Предложение об отсрочке было принято единогласно.

— Идешь спать, Стью?

— Да. Уже поздно?

— Почти полночь.

Стью вошел с балкона в комнату. На нем были одни плавки, казавшиеся на фоне его загорелой кожи ослепительно белыми. Франни, опершись на локти, приподнялась в кровати. Рядом на ночном столике горел газовый ночник; она в очередной раз удивилась невероятной глубине того чувства, которое испытывала к нему.

— Все думаешь о заседании?

— Да. Думал. — Стью налил в стакан воды из графина, стоявшего на ночном столике, и сморщился от пресного кипяченого привкуса.

— По-моему, из тебя получится удивительный председатель собраний. Глен тебя спрашивал о том, согласишься ли ты председательствовать на общем собрании, да? Тебя это беспокоит? Ты отклонил предложение?

— Нет, я согласился. Мне кажется, я справлюсь. Я думал о тех троих, кого мы отправляем через горы: Это грязное дело засылать шпионов. Ты была права, Франни. Но вся беда в том, что и Ник тоже прав. Как бы ты поступила в подобном случае?

— Спроси у своей совести, а затем как можно лучше выспись, я так полагаю.

Она погасила свет, и он скользнул под одеяло рядом с ней.

— Спокойной ночи, Франни, — сказал он. — Я люблю тебя.

Она лежала, глядя в потолок. Она уже заставила себя успокоиться насчет Тома Каллена… но тот грязно-шоколадный отпечаток пальца никак не шел у нее из головы.

«Всякой собаке свое время, Франни».

«Может быть, мне следует рассказать сейчас об этом Стью», — подумала она. Но если в этом и была проблема, то это была ее проблема. Ей придется только ждать… наблюдать… не случится ли чего. Прошло еще немало времени, прежде чем она заснула.

Глава 5

В ранние утренние часы матушка Абигайль лежала в постели без сна. Она пыталась молиться.

Она поднялась в темноте и, встав на колени в своей белой хлопчатобумажной ночной сорочке, прижалась лбом к Библии, которая была открыта на «Деяниях святых Апостолов». Обращение непреклонного старого Савла после явления ему Господа на пути в Дамаск. Савл был осиян светом с неба, и пелена спала с его глаз. «Деяния» были последней книгой Нового Завета, где доктрина подкреплялась чудесами, а что же такое чудо, как не блажь Божия в действиях. О да, и на ее глазах была пелена, и неужели ей суждено когда-нибудь упасть, как Савлу, и услышать голос, говорящий: «Что ты гонишь Меня?»

Тишину в комнате нарушали лишь слабое шипение керосиновой лампы, тиканье старых механических часов и тихий, бормочущий голос матушки Абигайль.

— Господи, указуй мне грех мой. Я пребываю в неведении. Я знаю, что оставила, пропустила нечто такое, что Ты предназначал мне увидеть. Я не могу спать, я не могу зернышка макового проглотить, и я не ощущаю Тебя, Господи. У меня такое чувство, будто мои молитвы обращены в немой телефон, и надо же, чтобы это случилось в такой страшный час. Чем я прогневила Тебя? Я слушаю, Господи. Я внимаю тихому голосу моего сердца.

И она слушала и слушала. Прикрыв глаза скрученными артритом пальцами, она склонилась еще ниже и постаралась очистить свое сознание. Но там было темно, темно, как ее кожа, темно, как земля, оставленная под пар, ожидающая доброго семени.

«Прошу тебя, Господи, прошу тебя, Господи…»

Но перед ее внутренним взором возникла лишь одинокая лента грунтовой дороги в море кукурузы. По ней шла старая женщина с мешком, наполненным только что зарезанными курами. Появились ласки. Они бросились вперед и вцепились зубами в мешок. Они учуяли запах крови — старой крови греха и свежей крови жертв. Матушка услышала, как старая женщина возносит Богу свои молитвы, но делала она это слабым, завывающим голосом, голосом, в котором звучало раздражение, а не смиренная мольба о ниспослании воли Божией, какое бы место она ни занимала в Его устройстве вещей; женщина требовала, чтобы Бог спас ее для того, чтобы она могла закончить работу… свою работу… как будто она знала замыслы Господни и могла подчинить Его волю своей. Ласки осмелели еще больше; полотняный мешок начал поддаваться их когтям и зубам. А ее пальцы были слишком старыми, слишком слабыми. И когда ласки съедят кур, они по-прежнему будут голодны, и они придут за ней. Да. Они…

И вдруг ласки бросились врассыпную, они с писком исчезли во мраке ночи, оставив содержимое мешка наполовину недоеденным, и она с ликованием подумала: «Все-таки Господь спас меня! Да восславится имя Его! Господь спас Своего доброго и верного слугу!»

«Не Господь, старуха. Я спас тебя».

В своем видении она обернулась, и от страха ком сдавил горло, и во рту появился привкус свежей меди. И там, раздвигая плечами стебли, выходил из кукурузы, подобно косматому серебристому привидению, огромный горный волк с раскрытой в сардонической ухмылке пастью, с горящими глазами. Мощную шею охватывал ошейник из чеканного серебра — вещь, красивая варварской красотой, а с нее Свисал маленький камешек чернейшего янтаря… а в центре была маленькая красная трещина, напоминающая глаз. Или ключ.