Игра в любовь - Конни Брокуэй

Что он потребует, чтобы она вышла за него замуж, послав ко всем чертям Сент-Лайона, письмо и интересы всей Великобритании? Дэнд? Он сохранил преданность своему делу, пройдя через пытки, предательство, превратности судьбы и личные потери. С какой стати ему меняться сейчас? Из-за того, что он лишил ее девственности? Она позволила себе печально усмехнуться. Ведь он не сказал, что любит ее.

Да, его тело любило ее, и весьма красноречиво говорило об этом на своем языке. Настолько красноречиво, что было трудно поверить, будто он не испытывает более глубокого чувства, чем физическое желание. Но много ли она знала о том, что означает заниматься любовью? Вполне возможно, что так бывает всегда.

Но и этому она тоже не верила. Она упорно придерживалась того мнения, что мужчина и женщина не могут получать друг от друга такого удивительного наслаждения, если не испытывают более глубоких чувств. Причем оба. И если бы она сказала ему, что через несколько часов уезжает в замок Сент-Лайона, а он бы ничего не предпринял и даже не попытался бы отговорить ее от поездки, ее сердце было бы разбито. Нет уж, пожалуй, лучше не проверять его чувства к ней. По крайней мере так она могла верить в то, во что ей хотелось верить.

Даже если бы Дэнд послал весь остальной мир ко всем чертям ради любви к ней, разве смогла бы она оплатить свое счастье кровью молодых солдат? У нее были сильные опасения, что смогла бы. И это больше, чем что-либо другое, убеждало ее, что она должна сделать то, что запланировано, пока ее не покинуло... мужество. Значит, если у нее не окажется выбора, она станет любовницей Сент-Лайона.

Такие невеселые мысли одолевали Шарлотту. День шел за днем, и ее терпение истощалось. На пятый день пути Шарлотта на чем свет стоит ругала нежную заботу Сент-Лайона о ее удобствах. Будь она многообещающей куртизанкой, она, наверное, с одобрением отнеслась бы к его заботе. Но хотя Шарлотта пообещала кучеру, что его никто не станет ругать, если он не будет плестись как черепаха, старый седовласый француз упрямо не желал нарушать указания хозяина, распорядившегося, чтобы леди не слишком утомлялась в дороге. Так они и плелись, выезжая поздно и рано останавливаясь на постоялых дворах, которые, по мнению Сент-Лайона, были подходящими для этой цели. И Шарлотту с каждой милей охватывало все большее напряжение.

Ландшафт за окошком постепенно изменился и стал унылым, как и ее мысли. Возделанные поля, одетые летней зеленью, которые окружали Лондон, сменились садами и полями, обнесенными изгородями. Потом начались вересковые пустоши, а склоны холмов стали круче. Клены и березы сменились соснами, а поля – высокогорными, пестреющими цветами лужайками и наконец сланцевыми пиками, абсолютно голыми, если не считать серо-.зеленой поросли утесника да бордовых листьев папоротника-орляка. Городишки отстояли друг от друга все дальше и становились все меньше, дома в них тесно жались друг к другу, словно выступая единым фронтом против огромных пустых пространств за их пределами.

На шестые сутки после полудня экипаж свернул с главной дороги и стал взбираться по изрытой глубокими колеями дороге, проложенной по голому склону низкого холма. Кучер остановил экипаж и предложил ей полюбоваться открывающимся видом. Шарлотта и Лизетта с нетерпением выглянули из окошек. Лизетта в смятении втянула сквозь зубы воздух. Шарлотте показалось, что на этот раз девушка подумала, что «грехопадение» все-таки не слишком приятная вещь, если приходится здесь жить. В такой глухомани. В такой мрачной местности. И в такой непривлекательной. На расстоянии мили от них в центре широкой долины стоял замок Сент-Лайона. Он поднимался прямо на отвесной скале, образующей мыс, выходящий на широкую и быструю реку. Даже издали замок поражал воображение массивностью каменных стен стального цвета, густо увитых плющом. Узкие окна были только на верхних этажах. Эти стены можно было преодолеть разве что с помощью метательного орудия, а единственный вход, насколько успела разглядеть Шарлотта, находился в конце крутой дороги, ведущей к массивным деревянным воротам, по обе стороны которых стояли одинаковые сторожевые башни.

И впрямь крепость. Шарлотта откинулась на спинку сиденья, кучер причмокнул лошадям, они взяли с места. Без позволения хозяина не было никакой возможности ни проникнуть внутрь замка, ни выйти оттуда. На открытых глазу вересковых пустошах, окружавших замок, было негде спрятаться. Единственный в пределах видимости мост пересекал реку прямо напротив замка и хорошо просматривался из амбразур сторожевых башен. Вокруг этих двух башен плющ разросся особенно густо, и его похожие на пальцы листья почти достигали оконных створок.

Они переехали через мост и поднялись по крутому подъездному пути к воротам, которые сразу же распахнулись. Все мрачное и зловещее чудесным образом осталось позади, как только путешественники оказались во внутреннем дворе. У Сент-Лайона вместо мрачного четырехугольного вымощенного булыжником двора был разбит очаровательный сад. Живые изгороди из тиса были подстрижены в виде самых фантастических фигур, а подъездную дорожку здесь обрамляли клумбы с синими и белыми цветами – цветами королевской династии Бурбонов, как поняла Шарлотта. В центре возвышался мраморный фонтан, а рядом с ним, придав лицу с орлиным профилем гостеприимное выражение, их ожидал граф Морис Сент-Лайон. В ближайшем будущем ее любовник.

Шарлотта задумчиво окинула его изучающим взглядом. Он был красив, если кто-то отдавал предпочтение черным как смоль волосам перед каштановыми, тяжелым галльским чертам лица перед четко очерченными чисто мужскими или стройности фигуры, достигнутой упражнениями, перед врожденной грацией. Или же, например, рту с влажными губами перед губами твердыми и умелыми, как и руки их обладателя. Может быть, кто-то и предпочитал это, только не она.

Неожиданно почувствовав приступ паники, она сжала руки в кулаки, так что ногти врезались в ладони. Сент-Лайон не должен заподозрить, что она явилась сюда по какой-то другой причине, а не для того, чтобы лично оценить, насколько он пригоден для роли ее потенциального покровителя. Он должен поверить, что только за этим она сюда и приехала. Кучер остановил экипаж, спрыгнул на землю, открыл дверцу и подставил приставную лесенку.

Едва ее ножка коснулась ступеньки лестницы, как Сент-Лайон оказался рядом, взял ее затянутую в перчатку руку и помог сойти вниз. Когда она вышла, он не отпустил ее, а отступил на шаг, медленно окинув взглядом – от запылившихся лайковых туфелек до платья, к сожалению, помявшегося, и маленькой шляпки с утратившими упругость полями.