Последний маршал - Фридрих Незнанский

Конечно, как это обычно в Москве бывает, о «Луче» ходили кое-какие слухи непосвященных местных жителей, но слухи эти обрастали такими неправдоподобными подробностями, что человеку здравому верить в них было бы смешно. Говорили, например, что таинственное СКТБ строилось после войны по личному приказу Сталина, что его будто бы строили пленные немцы, которых затем расстреляли… Все это — мрачное вранье. Но если и находились умники, готовые поверить в небылицы, то в их глазах «Луч» представлялся чем-то вроде космической станции, где в стерильной тишине двигаются как роботы люди в форменных балахонах, словно у хирургов, с печатью государственной тайны на угрюмых лицах. И уж вовсе бы не поверили умники, если б узнали, что в таинственных недрах «Луча», в уютном кабинетике с искусственной зеленью на стенах, за столом сидит печальная красивая женщина, смотрит на настенный календарь с умильной кошачьей моськой в пол-листа и думает: «Боже мой!.. Боже мой!.. Моя жизнь совершенно запуталась…»

Между тем так оно и было: старший юрисконсульт СКТБ Татьяна Зеркалова сидела за столом в своем кабинетике и думала о жизни, а конкретно о Саше Турецком, который вот так вот вдруг, нежданно-негаданно вошел в ее жизнь и ее мысли.

Кроме Татьяны, в кабинетике работали еще две сотрудницы — Лена и Катя. Это были новенькие девушки, только что закончившие юрфак, и с самого начала Таня приняла по отношению к ним покровительственно-командирский тон: «Девочки-то, девочки — это». Лена и Катя ее побаивались, держались друг за дружку и старались пореже попадаться Татьяне на глаза во внерабочее время. У них были свои секреты, совершенно прозрачные для Тани: обе влюбились в одного сотрудника, на ее взгляд полного болвана. И, глядя на их перешептывания и понимающие взгляды, Татьяна всякий раз с недоумением спрашивала себя: «Неужели и я в двадцать шесть лет была такой же набитой дурой?» И ей казалось, что нет, что все, произошедшее и происходящее с ней, — гораздо умнее, сложнее, значительнее и… Она уже не находила подходящего эпитета.

Как просто разбираться в чужих проблемах! Все так ясно и не стоит выеденного яйца: он болван и катается на горных лыжах, а им по двадцать шесть и — «уж замуж невтерпеж». Но как справиться с собственными бедами: арестом мужа, смертью отца? Все так сложно, так запутано.

С двенадцати до часу у Татьяны был обеденный перерыв: как в каждом приличном заведении, в СКТБ «Луч-16» имелась своя столовая для сотрудников. Не какая-нибудь общественная тошниловка с сальными столами, а вполне солидное заведение. Сейчас была половина первого. Девочки еще обедали, то есть следили за предметом своих чувств, — а Таня вернулась в кабинет пораньше. Она боялась пропустить звонок Турецкого. Саша должен был позвонить, вчера они договаривались встретиться, но не получилось. Он должен был встретиться с ней сегодня.

Таня включила кофеварку и закурила. После обеда она всегда пила кофе и выкуривала одну сигарету — это вошло в привычку, как чистить зубы перед сном. Она не могла уснуть, не почистив зубы, даже если уже лежала в постели и умирала от усталости, и не могла сесть за работу, не выпив кофе, даже если начальник стоял над ней с ножом у горла. Все коллеги знали об этой ее слабости и старались забежать к ней под любым предлогом именно в те пятнадцать — двадцать тихих послеобеденных минут, чтобы поболтать и угоститься бразильским кофеечком. И Таня в эти минуты была склонна пооткровенничать с заскочившим приятелем, порасспрашивать его о житье-бытье и поделиться своими проблемами.

Но сегодня никто не зашел, и Татьяна, оставшись наедине со своими мыслями, чувствовала себя неприкаянной, как лодка, оторвавшаяся посреди океана от своего корабля.

«Боже мой!.. — думала она, уставясь в одну точку и пропуская меж пальцев завитой после химической завивки упругий локон. — Моя жизнь запуталась… запуталась, запуталась…» Фраза прокручивалась в голове сама собой, как магнитная пленка, будто голова мыслила отдельно и независимо от ее желаний. «Что мне делать с моей жизнью? Что? Она запуталась. И с каждым днем запутывается все больше. Почему «днем»? Будь откровенна хотя бы сама с собой, скажи — с каждой встречей с Сашей. Хотя почему встречей? Мы не встречаемся — мы спим. Как это так получилось? Само собой. Ни я, ни он не виноваты. Но Боже мой!..»

Таня запустила пальцы в кудрявую гриву, сжала виски. Не отдавая себе в том отчета, она принадлежала к типу людей, которые не умеют жить собственной жизнью. Для счастья ей необходимо быть частью кого-то. Найти другой корабль или прибиться к пристани, но лишь бы не мотаться самостоятельно в безбрежных просторах, никому не нужной, рассчитывая только на себя. Женщины такого типа в университете-институте заводят роман с профессором, в больнице — с врачом, а в круизе — с капитаном. И все это происходит совершенно случайно, без задних мыслей, как-то так легко и естественно: подходящая атмосфера, взгляды, первые слова… И вот уже роман катится по наезженной колее. То же, или приблизительно то же самое, происходило и с Таней Зеркаловой. Она поддавалась влиянию обстоятельств, сознательно не желая принимать в них участия, но послушно играя ту роль, которую навязывали, если можно так выразиться, окружающие декорации.

Выйдя замуж за Аничкина, она просто заполучила самую крупную в своей жизни роль — роль хорошей жены, и пока Владимир был рядом, все шло прекрасно. Жизнь Тани диктовалась понятными, тысячи лет незыблемыми правилами: «Хорошая жена должна любить мужа». И Таня искренно любила своего мужа. «Хорошая жена должна хранить семейный очаг». И она с удовольствием украшала, чистила, убирала квартиру и вкусно готовила. «Хорошая жена должна оставаться привлекательной». И Таня бегала в парикмахерскую, шила у своей портнихи и занималась макияжем только для Володи, не для себя. И вдруг этот привычный, отлаженный мир рухнул. В своде правил имелись указания и на тот случай, если муж попал в тюрьму: жена должна ждать его, хранить верность или ехать за ним, как жены декабристов. И Таня честно исполняла все, что было в ее силах: бегала в юрконсультацию и советовалась с адвокатами, но… Жизнь продолжалась, и нужно было как-то существовать дальше.

Отношения с Турецким тоже не привносили в ее жизнь необходимого спокойствия. Вот уж кто меньше всего похож на тихую бухту, так это Александр Турецкий! Вся его жизнь, думала Таня, — это сплошное «по морям, по волнам, нынче здесь, завтра там», и ладно бы он был здесь, с ней, более-менее постоянно — ежедневно или еженощно, но так, чтобы она могла почувствовать уверенность. Но он то появляется, то исчезает, и опять она одна. Это ее угнетало.

«Сколько же я не видела Володю?.. — пыталась сосчитать она. — Вдруг он отпустил бороду? Почему-то все в тюрьме отпускают бороду. То есть понятно почему, но это так старит. Он будет похож на старичка». Таня достала из сумочки портмоне, в котором всегда носила семейную фотографию. «Как же ты там? — думала она, вглядываясь в лицо мужа и уже не понимая, любит она его или нет. — Он сильный человек, но теперь он надеется на меня, а что я могу? Я даже элементарного свидания не могу добиться! Не пойму и не знаю, в чем его обвиняют».

У Тани защекотало в горле от желания расплакаться, но тут тихо запищала кофеварка, сигналя, что кофе готов, и сразу же, будто за дверью стояла, в кабинет вошла приятельница Тани — длинная огромная Филиппова.

— Ну я лиса! Лиса! — восхищенно заявила она с порога. — Прямо нюхом почуяла, когда к вам зайти. Угостите кофием? Где у вас чашки-то?

— Внизу, в шкафу, — улыбнулась Таня, пряча фотографию в портмоне.

— Вы что сегодня кислая? Случилось что-нибудь?

— Да нет, все прежние проблемы.

— А с вашим отцом ничего не прояснилось?

— Пока нет.

Филиппова понимающе покивала.

Они никогда не были подругами, хотя знали друг друга настолько, насколько все в отделе знают друг друга. У Филипповой было красивое нежное имя — Алина, но по имени ее никто никогда не звал. Уж слишком оно не сочеталось с ее внешностью гром-бабы, которая коня на скаку остановит. Одевалась она вечно в старомодные кофты, из-за чего считалась у коллег грубой, дремучей теткой. Татьяна тоже долгое время была о ней того же мнения, но этой зимой она случайно столкнулась с Филипповой в овощном магазине на Новослободской. Алина расплачивалась у кассы за два пакета, битком набитых овощами и фруктами — сквозь белый целлофан просвечивались розовые персики, зеленая пальмочка ананаса, виноград… Зная обычную экономность сослуживицы, Татьяна даже позволила себе пошутить: «Что это вы? Новый год уже прошел!» И вот, пока они вместе шли до метро, Алина поведала ей о своих проблемах: у нее с лейкемией лежит в больнице младшая сестра, восемнадцатилетняя девочка. С того дня Филиппова обрела в глазах Татьяны человеческий облик.