Книга осенних демонов - Ярослав Гжендович

и посыпанные каперсами, приправами и пармезаном. Она смотрела, как он справляется с ножом и вилкой, как отламывает маленькие кусочки багета. Смотрела с гордостью. Лукаш мог правильно держать себя за столом, но в общем ел как поросенок. Ее волк обладал какой-то естественной интеллигентностью и аристократизмом. Ел аккуратно, столовыми приборами пользовался как артист или хирург. Она не имела понятия, откуда в нем это. Вытаскивал из памяти Лукаша? Имел врожденный талант?

— Ты уже многому научился, — сказала ему Меланья.

— У меня все это уже было где-то в голове, — ответил он. — Когда я что-то вижу или читаю, то вспоминаю, все возвращается. Но иногда возвращается иначе, как-то странно. А иногда я многих вещей не понимаю. Я знаю, что они означают, и понимаю их словами, но не понимаю, зачем они. Не понимаю, зачем вы все так усложняете. А главное, делаете то, что совсем не хотите делать. И так всю жизнь. А потом жалеете об этом. Тяжело быть человеком.

Меланья поднесла к губам бокал вина и медленно выпила его до дна. Облизала губы.

— Быть человеком имеет свои хорошие стороны, — сказала она и встала из-за стола.

Она стала перед ним и сжала его ногу ногами. А потом вынула из его рук бокал. Он смотрел на нее снизу, с непонятным выражением лица. Она подняла его голову, а потом запустила руки в его жесткие черные волосы. Обутая в туфлю на шпильке нога Меланьи оперлась в сиденье стула. Он запрокинула его голову назад и увидела блеск его зубов.

— Есть еще что-то, чему ты должен научиться. — Голос ее стал хриплым.

— Ты пахнешь любовью, — сказал он.

— Да, — прошептала она.

Ей было интересно, узнает ли она в том, что он будет делать, Лукаша. Его губы, ладони и тело казались знакомыми и чужими одновременно. Было хорошо. Немного тепло и нежно, и немного странно. Иногда ей казалось, что его действия знакомы и не знакомы одновременно.

А потом внезапно ей вспомнилось, как он выглядел, стоя в деревенской кухне, огромный, лохматый, с желтыми зубами, черным носом, крестообразным пятном шерсти на затылке с желтыми глазами монстра. Она слышала его порывистое дыхание, и ей казалось, она слышит рычание. Увидела его ярко и отчетливо на внутренней стороне прикрытых век в свете яркой вспышки. Как на фотографии.

По телу побежали мурашки, непонятно — от страха или от желания.

Но под пальцами она не чувствовала жестких лохм, только мягкую кожу и пульсирующие мышцы. То, что она чувствовала в себе и на себе, совершенно определенно напоминало мужчину и было сладко, как мужчина.

Но было чудовищем.

Страх.

И желание.

Все это было страшным и блаженным. Диким и мощным. Чужим и знакомым. Она боялась открыть глаза. Боялась, что если в этот момент приоткроет глаза, то, сжимая его пальцы, царапая ему спину, удерживая его бедрами, увидит над собой оскалившиеся зубы, желтые глаза монстра и услышит вой волка.

Но услышала только свой крик. Открыла глаза.

И ничего не случилось.

— Максим, — прошептала Меланья.

Его имя. Максим.

А потом было так спокойно, легко и тихо. Желтый теплый полумрак. Меланья лежала, положив голову на его грудь, засунув ногу меж его ног и слушая далекие, глубокие, как будто барабанные, удары сердца, чувствовала, что теперь она и вправду сделала его человеком.

— Как это — быть волком? — спросила она.

— По-другому. Проще и быстрее. Я помню это как хаотические картинки, сцены, знания, которые невозможно выразить словами. Эти воспоминания немного как сон. В них нет ни слов, ни порядка. Свет более яркий, звуки тоже. И запахи. Тот мир состоит из запахов. И чувств.

— Каких чувств?

— Коротких, острых и телесных. Желаний. Еда, пространство, бег, охота, еда, иногда и страх тоже или гнев. Когда кого-то любишь, относишься к нему с симпатией. Когда в тебе гнев, ты борешься. Чувствуешь и делаешь именно то, что чувствуешь.

— А что ты чувствуешь сейчас?

— Сейчас я человек, — произнес он. — И я люблю тебя.

* * *

Они бежали через лес. Засыпанный густым снегом, черно-белый, который выглядел как произведение сумасшедшего кондитера. У Меланьи сбилось дыхание через несколько сотен метров, она увязала в снегу, промочила сапоги, воздух в легких обжигало морозом. Она закашлялась, опершись о дерево, дыша как паровоз. Он остановился. Неохотно и нетерпеливо.

— Что случилось? — спросил он, дыша ровно.

— Я устала. Мы не могли бы просто походить?

— Я должен бежать, — ответил он. — Должен. Я слишком долго сидел, ходил или стоял. Мне это необходимо.

— Так беги, — воскликнула Меланья. — Я подожду в машине.

Свитер под курткой промок, с него валил пар. Сапоги были мокрые от снега, ноги под брюками для разнообразия были мокрые от пота. Одета она была не самым лучшим образом, но разве она могла предположить, что они будут мчаться по Кампиновской пуще, как обезумевшие олени.

Он поколебался, но было видно, как ему хочется бежать.

— Ты уверена?

— Уверена, — кивнула она. Пусть себе бежит, отчего же нет?

Она вернулась к машине и включила обогрев. На ее замшевых индийских сапогах на меху появились темные мокрые подтеки, белье от пота сделалось холодным.

Слушая радио, Меланья сидела в машине и сушила рыжие локоны в горячем, как из пустыни, потоке воздуха из вентилятора.

Наконец высохла.

А потом сидела, выискивая его черную с желтым куртку меж смолистыми стволами, торчащими в лесной чаще из закругленных холодных сугробов.

Она не выносила зиму.

Время шло, и ничего не происходило.

Меланья ждала, пока между деревьями не стали опускаться ранние ноябрьские сумерки. Еще немного, и станет совсем темно.

Страх появился в желудке и стал, как змея, подниматься вверх посередине грудной клетки. А если — он не вернется?!

Она вышла из машины и некоторое время походила по заснеженной стоянке. Страх, змеей свернувшийся в ее желудке, сжимался, извивался и усиливался.

Ей казалось, что где-то далеко в глубине леса она слышит завывание.

Бессмыслица.

Но ведь в Кампиновской пуще нет волков. Лоси, зубры, пара вылинявших рысей, но не волки. Лисы — да. Но не волки.

Она вышла на дорогу, которая была хотя бы очищена. Предпочитала ходить по комьям льда и снега, чем брести по колено в сугробе.

Змея в желудке свивалась-развивалась все сильнее и уперлась головой куда-то в солнечное сплетение. Может, с ним что-то случилось? Может, ловушки, западня?

А может, он не вернется.

И она снова останется одна. Снова половина ее жизни и сердца останется пустой, кровоточащей раной?! Он уже был частью нее. Необходимой, абсолютно неотделимой ее частью. Он должен вернуться.