H2O - Яна Дубинянская

Встрече с Олегом он обрадовался бы куда меньше. Несмотря на то, что явно искал ее, встречи с ним, вон, даже привез с собой его сына. А что было дальше, мы попросту не знаем, мы осведомлены гораздо хуже, чем ожидают те, кто так усердно и регулярно подбрасывает нам то адрес электронной почты, то номер мобильного телефона. Разумеется, мы не будем ни писать, ни тем более звонить — даже если это единственный способ узнать больше.

В конце концов, может быть, они и встретились там, на общей нашей родине. Может, уже произошло что-то внеплановое, деструктивное, рвущее цепь. Всегда можно надеяться. И продолжать жить.

— Еще чаю? — осведомилась Кирстен.

Анна вскинула глаза и снова порезалась взглядом о блик на стеклянной стене за окном. Так или иначе, это выше наших сил. Необходима передышка. Сбежать отсюда, и немедленно. Куда угодно, лишь бы не видеть.

— Я уезжаю, Кирстен. Вернусь через пару часов, если буду задерживаться, перезвоню. Присматривайте за мальчиками, им запрещено выходить из дому.

— Вызвать к ним госпожу Йенс? — уточнила горничная; не собиралась она брать на себя чужие обязанности и, в общем-то, была права.

— Да, конечно. Я сама ее вызову.

Договариваясь по мобильному с гувернанткой, Анна уже спустилась на крыльцо. Спохватившись, вернулась за птенцами: не Кирстен же их, в самом деле, будет кормить. Вышла из дому, пряча корзинку под полой мехового полупальто.

Она смотрела прямо перед собой и видела только море. Широкую сине-стальную гладь до самого горизонта.

Из большого трехстворчатого окна в кабинете главврача открывался шикарный вид на море и горы вдали, а на стене напротив висел триптих с точным зеркальным изображением этого вида. Анна впервые обратила сегодня внимание, раньше казалось — пейзажи как пейзажи. Должно быть, плохая погода и слабая видимость сильно портят сходство.

— Разумеется, мы помним, госпожа Свенсен, — говорил главврач, он же директор и фактический владелец санатория. — Благотворительность относится к числу наших приоритетов, ведь самая суть нашей работы заключается в бескорыстной помощи людям. Да-да, часто именно бескорыстной. Мы никогда не позволим себе выкинуть на улицу безнадежно больного человека, даже если вовремя не поступил очередной взнос за его содержание. Об этом известно и, увы, этим нередко пользуются…

Было уже понятно, куда он клонит. Дальнейший разговор был ничем иным, как ритуальным проговариванием текста вежливости, пустых обязательных формулировок. А впрочем, и сам визит сюда был, по сути, данью уже устаревшему, бессмысленному ритуалу, замороженному, будто счета нашего сомнительного Фонда.

Главврач улыбался. Анна улыбалась тоже. Подождать, пока он договорит, и покончить со всем этим раз и навсегда.

— … сезонный кризис неплатежей, можно сказать. Увы, такова статистика нашей работы: именно на весну приходится до восьмидесяти процентов… гм… случаев печального исхода. Не хочу бросать тень на близких наших пациентов, однако… Может быть, еще кофе?

— Нет, благодарю вас. Стараюсь не злоупотреблять.

— Как вы правы! К сожалению, в наше время стало немодно следить за своим здоровьем…

Он протянул ритуал еще минут семь-восемь, после чего Анна с чистой совестью поднялась и начала прощаться. Разумеется, наше сотрудничество продолжается, да-да, обращайтесь, буквально в следующем квартале, как только, так сразу, разумеется, разумеется. Когда она протянула руку за корзинкой, птенцы немедленно выстрелили наружу; главврач не заметил, артистично погрузившись в какие-то бумаги на столе, и слава богу. Не хватало еще и перед ним разыгрывать все тот же поднадоевший перфоманс. Подхватила корзинку, окончательно простилась и отступила за дверь.

Пробежавшись по стерильно-белому коридору — по сравнению со здешними стены в клинике, где лежал Олаф, выглядели бы сероватыми, словно контрольный вариант белья в рекламе стирального порошка, — Анна вышла в холл, где белизну маскировала буйная тропическая зелень гигантских фикусов, монстер и китайских роз. Журчал фонтанчик, вода последовательно падала по ступенькам из искусственных камней, поросших настоящим мохом. У фонтана стоял низкий диванчик с широкой спинкой. Вот тут мы их и покормим, наших птеродактилей и проглотов.

Птенцы с готовностью разевали рты, тянулись за пинцетом, норовили оттолкнуть друг друга. Извечное наказание на нашу голову… или сколько еще мучиться, пока они вырастут?

— Можно я?

Анна глянула косо, не поворачиваясь: птеродактили так и норовили, раскачав резким трепыханием, перевернуть корзинку. Увидела девочку-подростка, тоже похожую на птенца в ее желтой пижаме, из мягкого ворота которой выглядывала тоненькая птичья шея. Бледное личико, огромные темно-карие глаза, а голенькая голова напоминает скорлупу яйца, которое вот-вот треснет. Пациентка. Очень богатая и очень больная девочка. Чья-то дочь.

Стараясь не вздрогнуть, не передернуть плечами, протянула пинцет:

— Попробуй.

Девочка присела на корточки, и птенцы синхронно повернули головы в ее сторону. Снова начали есть, открывая клювики степенно, по очереди, как послушные детишки; видимо, уже наелись, устали безобразничать.

— Как тебя зовут?

Она не ответила. На ее склоненной голове было видно, где сходятся под кожей швы черепных костей, усиливая впечатление непрочности, трещины, нарождающейся изнутри. Анна снова едва сдержала дрожь. Неизвестно откуда проклюнулось темное, животное, с душком отвратительного цинизма: а наши-то, слава богу, оба здоровые и сильные, с буйными шевелюрами и крепкозубыми мальчишескими улыбками…

— Ты давно здесь?

Девочка опять не отреагировала, в ее молчании сквозила естественная необязательность ответа на ритуальные, лишенные смысла вопросы. Без единого звука взяла пипетку, напоила притихших птенцов, не уронив ни капли на мягкий ворс дивана. Подставила салфетку под трясущиеся гузки. Как будто только этим и занималась всю свою жизнь.

На каких-то пару лет старше Игана. Кошмар.

— Я их оставлю, хорошо? — голос девочки прозвенел так внезапно, что Анна все-таки вздрогнула. — Буду кормить. Когда он вернется, я ему скажу.

— Кто?!

На этот раз она ответила. Просто, как ни в чем не бывало:

— Олег.

Когда приутих шум в ушах, отхлынула от щек горячая полна, сфокусировался взгляд — странная девочка, не дожидаясь нашего разрешения, уже педантично собирала в коробку птичье хозяйство. Откуда она может знать, лихорадочно думала Анна. Получается, он был здесь, он говорил с ней, в том числе и об этих птенцах, и о нас, наверное, тоже, раз она сразу узнала, догадалась, провела параллель. Они могут быть очень хорошо знакомы. Она может быть… да нет, господи, что за бред…

…его дочерью.

Нет, нет, еще раз нет. У него сын, тот мальчик, которого привозил Виктор, только сын и больше никого, иначе службисты знали бы, а они качественно снабжают нас информацией. Потом, он всего лишь программист, да, программисты сейчас хорошо зарабатывают, но не настолько же, чтобы платить за лечение в этом санатории! И вообще, почему тогда он не оставил их сразу ей, этих птенцов?!

Девочка неуловимым движением поднялась с корточек, взяла корзинку, повесила на запястье тонкой, как птичья косточка, руки. Но не уходила, смотрела сверху вниз, и Анна тоже встала, будто спасаясь, ускользая из-под траектории ее противоестественного взгляда. Кажется, получилось. Пронзительный взгляд потух, ушел мимо, в землю, прикрытый неожиданно густыми, пушистыми ресницами, которые отбрасывали на бледные щеки голубоватую тень.

Вынырнув откуда-то из-за кустов, за спиной девочки появилась медсестра, молодая, накрахмаленная, непозволительно румяная. Опустила руки с коротко остриженными ногтями на девочкины плечи и сказала с доброжелательной укоризной:

— Аля! У тебя процедуры, забыла?

Девочка ничего не ответила, и правильно, нет смысла отвечать на риторические вопросы. И тем более не стала прощаться с незнакомой женщиной из чужого ей внешнего мира. Просто развернулась и ушла вслед за крахмальной медсестрой, унося на сгибе локтя маятник корзинки, из которой почему-то никто не выстреливал двойной орущей пружиной.

После стерильной, с привкусом медикаментов, атмосферы санатория морозный, чуть колючий воздух за порогом показался вкусным, как шарик мороженого. И что-то еще было нет так, по-хорошему не так, Анна не могла уловить это отличие, пока под каблуком не хрустнул снег. Тишина. Вот оно что: за последние дни мы успели привыкнуть к постоянному шумовому фону, грохоту, скрежету, практически перестав его слышать. А теперь вот по контрасту — тишина. Тонкий хруст под ногами, шелест ветра в ветвях вековых сосен. Здесь очень хороший парк. После зимы двадцатого больше нигде на побережье не осталось таких деревьев.