Остров на краю света - Джоанн Харрис

— Если это так важно, напиши, — сказала я наконец. — Я сейчас найду карандаш.

Я порылась в кухонном ящике и наконец нашла огрызок красного карандаша и клочок бумаги. Отец посмотрел на них, но не взял. Я подтолкнула их к нему по столу.

Жан Большой покачал головой.

— Ну же. Прошу тебя. Напиши.

Он поглядел на бумагу. Карандашный огрызок выглядел нелепо маленьким меж его крупных пальцев. Он писал старательно, неуклюже, ни следа той ловкости, с какой он когда-то сшивал паруса и мастерил игрушки. Я, даже не поглядев на бумагу, кажется, уже догадалась, что он написал. На моей памяти он никогда не писал ничего другого. Его имя: «Жан-Франсуа Прато», крупный, нетвердый почерк. Я и забыла, что его второе имя — Франсуа. Для меня и для всех остальных он всегда был Жан Большой. Он никогда не читал, только разглядывал рыболовные журналы с яркими картинками, никогда не писал — я вспомнила свои парижские письма, оставшиеся без ответа; я всегда полагала, что мой отец просто не любит писать. Теперь я поняла, что не умеет.

Я задумалась: а сколько еще у него тайн от меня? Может быть, даже мать не знала. Он сидел неподвижно, словно написание имени забрало у него все силы, руки расслабленно свесились по бокам. Я поняла, что он оставил попытки сообщить мне что-то. Неудача — а может, равнодушие — сгладили черты лица, превратив его в безмятежного Будду. Он снова устремил взгляд к Ла Гулю.

— Ничего, — повторила я, целуя его в прохладный лоб. — Ты не виноват.

Снаружи наконец пошел долгожданный дождь. Через несколько секунд дюну за домом охватили тысячи шорохов, они шипели и шептались, уходя к Ле Бушу через водомоинки в песке. Сугробы дюнных чертополохов блестели, коронованные дождем. Далеко на горизонте ночь развернула свой единственный черный парус.

5

Летние ночи никогда не бывают абсолютно темными, и небо уже светлело, когда я медленно шла обратно к Ла Гулю. Я пробралась через дюну, задевая щиколотками качающиеся пушистые «заячьи хвостики», и залезла на крышу блокгауза, чтобы посмотреть на прилив. На Бушу мигали два сигнальных огня — один зеленый, один красный, — обозначая положение рифа.

Он был такой прочный на вид. Крепко заякорен, и весь Ле Салан вместе с ним. Но теперь все изменилось. Он больше не наш. На самом деле он никогда не был наш. Он построен на деньги Бримана.

Но зачем это Бриману?

Бриман сам сказал: чтобы завладеть Ле Саланом. Земля тут еще дешева: если распорядиться ею с умом, она принесет выгоду. Только саланцы мешали, продолжая упрямо за нее цепляться.

На Колдуне долги священны. Вернуть долг — дело чести. Не вернуть — немыслимо. Пляж поглотил все наши сбережения, столбики монет, спрятанные под половицами, и жестянки с банкнотами, отложенными на черный день.

Я опять вспомнила «железную свинью» в фроментинской шлюпочной мастерской и вопрос Капуцины: зачем Бриману покупать затопленную землю? А может, он не собирается ее застраивать, внезапно подумала я. Может, ему с самого начала нужна была затопленная земля.

Затопленная земля. Но зачем она ему? Какой ему от нее прок?

И тут меня осенило. Паромный порт.

Если Ле Салан затопит — а еще лучше, отрежет от Ла Уссиньера через Ла Буш, — тогда ручеек можно будет расширить, чтобы паром мог войти туда и встать на стоянку. Снести дома и затопить всю деревню. Места хватит на два парома, а может, и больше. Бриман сможет держать паромные переправы на все острова побережья, если захочет, обеспечивая Колдуну постоянный приток отдыхающих. Из порта в Ла Уссиньер и обратно можно пустить маршрутки, чтобы не занимать дорогую уссинскую землю.

Я опять посмотрела на Бушу — сигнальные огоньки спокойно мигали над водной гладью. Это собственность Бримана, сказала я себе. Двенадцать звеньев из старых автомобильных шин и авиационный трос, вцементированный в морское дно. Когда-то риф казался мне таким прочным; теперь меня поражала его беззащитность. Как мы могли возлагать на него такие надежды? Конечно, мы тогда верили, что Флинн за нас. Думали, мы очень умные. Украли кусок «Иммортелей» у Бримана из-под носа. А Бриман все это время укреплял свои позиции, наблюдал за нами, помогал вылезти из скорлупы, втирался в доверие, поднимал ставки в ожидании момента, когда сможет сделать ход…

Внезапно меня охватила страшная усталость. Заболела голова. Где-то за Ла Гулю раздавался шум — тонко выл ветер в расщелинах, и воздух вдруг зазвучал по-иному: гулкий удар, страшно похожий на звон утонувшего колокола, а затем, в цезуре меж волнами, зловещая тишина.

Бриманов план, как любой плод вдохновения, был на самом деле очень прост. Я поняла, как наше процветание отдало нас в руки Бриману.

С запада дул теплый ветер, неся аромат цветов и соли. Подо мной блестела литораль в лучах ложного рассвета; море за ней лежало серой полосой, чуть светлее неба. «Элеонора-2» уже вышла в море, «Сесилия» плелась далеко у нее в фарватере. Лодки были крохотными по сравнению с нависшей над ними громадой туч и из-за расстояния казались совсем недвижными.

Я вспомнила другую ночь, давным-давно — когда мы устанавливали риф. Тогда наш план казался невероятным, грандиозным, его размах вызывал благоговейный ужас. Украсть пляж. Переменить линию берега. Но план Бримана — идея, лежащая в его основе, — начисто затмевала мои скромные амбиции.

Украсть Ле Салан.

Ему остается лишь сделать последний ход, и деревня будет его.

6

— Знаю, куда ты навострилась в такую рань, — сказала Туанетта.

Я шла в деревню мимо ее дома. Во время прилива с моря пришел туман, и солнце затянулось дымкой, которая позже могла обернуться дождем. Туанетта в плотном плаще и перчатках кормила козу объедками. Наглая коза схватила меня губами за рукав vareuse, и я досадливо отпихнула ее.

Туанетта хихикнула.

— Солнечный удар, девочка, больше с ним ничего страшного не приключилось, хотя и это не подарок, с его-то жидкой северной кровью, но не смертельно. Э. Не смертельно. — Она ухмыльнулась. — Подожди пару дней, он будет как новенький и такой же пройдоха, как всегда. Ну что, успокоилась? Ты об этом хотела меня спросить?

Я не сразу поняла, о чем она. По правде сказать, я настолько погрузилась в свои заботы, что болезнь Флинна отступила на задний план — теперь, когда я знала, что он в безопасности, — и стала тупой болью где-то на задворках моего сознания. Такое неожиданное напоминание застало меня врасплох, и я почувствовала, что краснею.

— Вообще-то я хотела спросить, как поживает Мерседес.

— Я ей не даю бездельничать, — созналась старушка, оглянувшись на окна домика. — Целый день только этим и занимаюсь. А еще ходоков гоняю — молодой Дамьен Геноле цельные сутки крутится вокруг дома, да еще Ксавье Бастонне все время тут околачивается, да ее мать приходила, орала как сто чертей — честное слово, если я ее еще раз увижу поблизости… А ты-то как?

Она пронзила меня взглядом.

— Ты что-то плохо выглядишь. Не болеешь, часом?

Я покачала головой.

— Не выспалась сегодня.

— Я и сама не очень-то выспалась. Но говорят, рыжим везет больше всех прочих. Так что не переживай. Я не удивлюсь, если он сегодня уже будет ночевать дома.

— Эй! Мадо!

Кричали у меня за спиной; я повернулась, обрадованная, что разговор прервался. Это шли Габи и Летиция с дневными припасами. Летиция повелительно махнула мне рукой с гребня дюны.

— Ты видела большую лодку? — прощебетала она.

Я покачала головой. Летиция неопределенно махнула рукой в сторону Ла Гулю.

— Она просто дзенская! Сходи погляди! — И ускакала в сторону пляжа, а Габи поплелась в фарватере.

— Привет Мерседес от меня, — сказала я Туанетте. — Передайте, что я о ней думаю.

— Э. — Кажется, Туанетта что-то заподозрила. — Я, пожалуй, пройдусь с тобой чуток. Погляжу на большую лодку, э?

— Ладно.

Корабль было хорошо видно и из деревни — длинный, низкий силуэт, полускрытый белым туманом, ползущим от мыса Грино. Для танкера маловат, для пассажирского судна — обводы не те; может, плавучий рыбозавод какой-нибудь, но мы знали наперечет все суда, которые мимо нас ходили, и это не был ни один из них.

— Может, он потерпел крушение? — предположила Туанетта, глядя на меня. — Или ждет прилива?

У ручейка Аристид и Ксавье чистили сети, и я спросила, что они думают по этому поводу.

— Может, это что-то связанное с медузами, — заявил Аристид, вытаскивая из одного садка большого краба-соню. — Он там стоял, еще когда мы в море выходили. Как раз на краю Нидпуля, здоровый, э, двигатели и все такое. Жожо Чайка говорит — правительственный.

Ксавье пожал плечами.

— Что-то великоват, на нескольких медуз. Это ж не конец света.

Аристид мрачно посмотрел на него.

— Нескольких медуз, говоришь? Ты ничего не понимаешь. Последний раз, когда это случилось… — Он осекся и опять занялся сетью.