Грани миров - Галина Тер-Микаэлян

– У дяди триппер.

Сторож очень удивился, но не обиделся, а почесал затылок и звучно расхохотался:

– Нет, малый, триппера у меня нет. Выпить люблю, это да, а с триппером здесь строго, стриппером сюда на шаг не подпустят – десять раз проверят.

Однако главный триумф ждал Антошу в песочнице. Близнецы окружили его, наперебой предлагая свои лопатки, а старшая близняшка Верочка с восторгом сообщила:

– Дяди втера в воду прыгали – тебя искали.

Одна лишь толстушка Лена не выказала никакой радости – с видом глубочайшего презрения она вздернула нос и выпятила нижнюю губу:

– Подумаешь! Я завтла, если захочу, то тоже утону! – и не захотела играть с Антошей в мяч.

Он опечалился, но грустил недолго – перед обедом на пляж пришла медсестра и снова отвела его к доктору, который очень интересно стучал по коленкам блестящим молоточком, а коленки от этого забавно прыгали. После тихого часа же капризница Леночка вообще была позабыта, потому что к ним с мамой приехали гости.

Их привела главный врач, и Антоша сразу узнал вчерашних мужчину и женщину. Он очень обрадовался и сначала хотел подбежать к женщине, но взглянул на мать и каким-то шестым чувством почувствовал, что она растеряна. Даже голос ее слегка дрогнул, когда она на веселое приветствие гостей робко ответила:

– Здравствуйте.

– Как дела, беглец? А ну, бей пять, – сказал мужчина и с серьезным видом протянул Антону руку ладонью вверх, а когда тот изо всех сил шлепнул по ней своей ладошкой, похвалил: – Удар хороший, стало быть, жив-здоров.

– Вот результаты сегодняшнего обследования, профессор, – очень почтительно произнесла главврач, протягивая ему какие-то бумаги. – Результаты анализов только что привезли – все в норме, как видите. Терапевт, невропатолог и дерматолог его сегодня осматривали и тоже не нашли каких-то изменений. Ноги только исцарапаны.

– Я думаю, – весело откликнулся мужчина. – Мы с супругой сегодня решили пешком к вам прогуляться и видели, по какой дороге он вчера топал. Ничего, до свадьбы заживет. Благодарю вас, доктор.

Главврач извинилась и ушла, отговорившись делами, а Людмила робко проговорила:

– Да вы садитесь, чего вы стоите?

Они сели за стол, и Антоша хотел уже подбежать к черноволосой женщине и забраться к ней на колени, но тут, к его величайшему огорчению, заглянула воспитательница, почтительно поздоровалась с гостями и спросила:

– Антоша сегодня будет учиться? А то уже все ребята собрались.

Антон надеялся, что мама попросит освободить его сегодня от занятий, как в тот день, когда у него болела голова, но Людмила тихо сказала:

– Иди, Антоша.

Пришлось идти, хотя ему очень не хотелось. Петр Эрнестович, проводив мальчика глазами, изумленно спросил:

– Неужели сейчас в этом возрасте уже учатся? Я-то думал, что хоть до школы человеку можно наслаждаться жизнью и бить баклуши.

– Да какое там учение – рисуют, поют, кто буквы не выговаривает, тот с логопедом занимается. Вы посидите, я чаю сейчас вскипячу – у нас тут плитка есть.

– Не надо чаю, – впервые заговорила Злата Евгеньевна, – жарко. Мы сока принесли и пирожков. Только чашки нужны и тарелочки, если у вас есть.

Людмила принесла тарелку, расставила чашки и вновь села, следя, как Злата Евгеньевна аккуратно разливает сок и раскладывает пирожки. Петр Эрнестович, не скрывая своего интереса, внимательно разглядывал младшую сестру.

– Вот ты какая, Люда Муромцева, – мягко сказал он. – Людмила Эрнестовна Муромцева, как твой сын тебя вчера представил.

– А, это! – она отвела глаза от его веселого ласкового взгляда. – Это я с ним выучила, потому что, сколько бывает, что дети теряются – сдадут такого кроху в детдом, и все. А я ведь вас вчера и поблагодарить-то не успела – в таком состоянии была. И вообще… вы, наверное, на меня в обиде – я тогда Сереже не очень хорошо про вас говорила, когда он меня отыскал.

– Ну, с Сережкой вы свои дела сами будете улаживать, – улыбнулся он. – А что до остального, то давай, мы начнем с того, что ты будешь говорить мне «ты».

– И мне тоже, – поддержала мужа Злата Евгеньевна.

Людмила отвела глаза.

– Не знаю, – очень ровным голосом произнесла она. – Мне так как-то непривычно, не смогу, наверное.

– Почему? – удивился Петр Эрнестович. – Между родными ведь только так и положено.

Лицо ее оставалось спокойным, но голос слегка дрогнул:

– Не знаю я, как между родными – у меня родных-то никого и не было, кроме мамаши. В первый раз, когда Сережу увидела, то шевельнулось у меня что-то – сама с ним на «ты» захотела. Но только на одну встречу нас и хватило – не по душе ему эдакая сестрица пришлась.

– Что ты, Люда, – Злата Евгеньевна испуганно дотронулась до ее руки, – Сережа очень тепло о тебе отзывался. И о тебе, и об Антоше.

– Что ж, спасибо ему и за то.

Петр Эрнестович задумчиво посмотрел на нее и вздохнул:

– Смотрю я, вы с Сережкой не поладили. Моя вина, мне нет оправданий, – он поднялся, подойдя к окну, какое-то время следил за игравшими на веранде детьми и тихо барабанил пальцами по подоконнику.

– Зря вы берете на себя вину, – возразила Людмила, – вы ничего бы не изменили.

– Конечно, сначала были годы репрессий, потом война, но когда она окончилась, тебе было только девять, я должен был тебя отыскать. Ты не должна была расти вдали от нас.

«Хотя, возможно, она права – это ничего не изменило бы, – невольно мелькнуло у него в глубине сознания. – Она вся в Клавдию, и лицо такое же – безразличное, неживое, беспородное. Сережка-то вылитый папа – любопытный, горячий, в нашу породу. Может, потому у них и нашла коса на камень – слишком разные».

Глаза Людмилы чуть прищурились, и непонятно, что в них появилось – усмешка или вызов, – но ответила она по-прежнему спокойно:

– Я достаточно хорошо знала свою мамашу, поэтому к вам никаких претензий, что нас не искали. Вы ведь сейчас смотрите на меня – отмечаете, что я на нее похожа. Так ведь? А с Сережей, думаете, мы хоть и одной крови, но он в вашу породу пошел, а я вроде шавки беспородной, ко всему безразличной. Только зря так считаете – сердце у меня живое, горячее, не чета мамашиному.

Петр Эрнестович был не столько смущен, сколько потрясен той точностью, с какой она прочитала его мысли, поэтому растерялся и не сразу сумел ответить. Жена его, однако, искренне возмутилась:

– Петр никогда не стал бы думать подобное о своей сестре, Люда! Почему ты такая настороженная, всех в чем-то подозреваешь? Кто-то когда-то тебя, видно, очень сильно обидел, но мы-то пришли к тебе с чистым сердцем! Если Сережа тебе по легкомыслию что-то не то сказал…

– Да чего он мог мне такое сказать, мне говорить не надо – я и без слов умею все понимать!

Петр Эрнестович уже пришел в себя и посмотрел на нее с живым интересом.

– И часто ты так… понимаешь людей без слов? – с любопытством спросил он.

Людмила встретилась глазами с его немного виноватым взглядом и впервые за все время слабо улыбнулась.

– Вы меня простите, если что не так, – неожиданно ласково сказала она. – Я иногда сама не знаю, с чего ерепенюсь. Давайте, я вас все-таки хорошим чаем напою, я индийский люблю – с собой из Москвы специально привезла. За чаем, да за пирожками и поговорим.

– Как хозяйка скажет, – развел руками Петр Эрнестович, которого все больше занимала его младшая сестра.

– Вы спросили, часто ли я понимаю людей без слов, – начала Людмила, когда чай был разлит по стаканам. – Так мне ведь по профессии своей положено их понимать – я, когда роды принимаю, должна роженицу и ребенка всем своим нутром чувствовать. Не всем акушерам это, конечно, дано, но у нас это семейное. Мне Сережа говорил, вы думали, что мамаша тогда от вас в Москву поехала, а она в деревню к бабке подалась. Родила меня, бабке подкинула, а сама в столицу отправилась на работу устраиваться – в нашей деревне тогда после раскулачивания народу мало осталось, двух акушерок не нужно было. В Москве ей и комнату от больницы дали, а забрала она меня, только когда бабка умерла. Квартиру свою я уже сама от роддома получала, квартира не ее. В общем, можно сказать, деревенская я – в деревне родилась и до разумных лет росла. Может, потому и выгляжу беспородной, – она скользнула взглядом в сторону старшего брата. Тот виновато усмехнулся:

– Ну, извини. Хотя ерепенистая ты точно, сестричка.

Ничего не поняв, Злата Евгеньевна изумленно посмотрела на мужа, однако не стала задавать вопросов, а Людмила лишь спокойно кивнула:

– Чего теперь говорить. Так вот, мамаша, когда на сносях к бабке приехала, никто не удивился и спрашивать об отце не стал – так уж повелось, что у нас из поколения в поколение женщины без мужей рожали. И все знахарками да повитухами были. Это я из бабкиных рассказов все узнала. Не мне, конечно, она рассказывала, а приходила к ней приятельница посидеть – зимой-то в деревне больше свободного времени, темнеет рано, и электричество постоянно отключали, вот они сидят при лучине, да про прежнюю свою жизнь вспоминают, а я лежу на печке и слушаю. Бабушка, главным образом, рассказывала, она рассказчица хорошая была. Не знаю, сколько уж правды там было, но что помню, то расскажу.