Мертвая сцена - Евгений Игоревич Новицкий

ни дня и ни часа не проходит, чтобы я не думала об Устине. А вот о мерзавце Носове мне уже стало удаваться практически не вспоминать. Но сегодня с утра позвонил следователь — и напомнил мне о нем. Более того — вынудил меня прийти к ним в милицию и битый час разговаривать о пресловутом Носове. И ладно бы еще я разговаривала с ним, с Всеволодом Савельевичем, так ведь нет же. Всеволод Савельевич только пригласил меня по телефону. Конечно, сперва миллион раз извинился, напомнил, что до суда обещал меня не беспокоить, но сказал, что обстоятельства, к несчастью, изменились… А потом и вовсе ошарашил меня:

— Понимаете, Алла Вадимовна, сейчас дело идет к тому, что суда, может быть, и вовсе не будет…

— То есть как? — не поняла и не поверила я. — Не будет суда над Носовым?!

— Возможно, — с явным сожалением подтвердил следователь. — Понимаете, возникла версия, что Носов — безумный человек, больной. А больных, как известно, судить нельзя.

— А что же с ними… можно? — машинально спросила я.

— Их отправляют на принудительное лечение, — пояснил Всеволод Савельевич. — В психиатрическую клинику. Конечно, условия там в каком-то смысле еще хуже, чем в тюрьме, но зато там преступник может задержаться не так надолго… Если он, например, станет выздоравливать, то его рано или поздно придется выпустить.

— Хотите сказать, Носов может скоро оказаться на свободе? — в ужасе спросила я.

— Не скоро, — ответил следователь. — В любом случае не скоро. Но все-таки может… Теперь, Алла Вадимовна, вы, надеюсь, понимаете, что я не мог к вам не обратиться. Вы должны поговорить с нашим психиатром — и, быть может, с вашей помощью удастся разоблачить симулянта Носова. Потому что я, например, не сомневаюсь, что он всего лишь ловко притворяется психически больным, поскольку прекрасно понимает, что здоровому человеку, совершившему то, что совершил он, уготована только одна участь — смертная казнь.

Я тогда подумала: ну, раз уж следователь понимает, что Носов — притворщик, то я как свидетельница запросто склоню к данной версии и их психиатра.

К сожалению, я ошиблась. Этот эскулап оказался крепким орешком. Его зовут Филипп Филиппович — и он выглядит именно так, как можно заранее представить себе психиатра. В очках с толстыми стеклами, с несколько длинными и несколько взъерошенными волосами, с уверенной речью человека, у которого нет сомнений в том, что он гораздо лучше всех остальных разбирается в жизни. Ну и, конечно, кое в чем он выглядит неотличимым от своих пациентов (хотя я их, к счастью, не видела). В общем, полный набор характеристик персонажа, от которого хочется бежать подальше уже после пяти минут общения. Я же вынуждена была общаться с ним целый час.

Начал разговор Филипп Филиппович очень деловито. Он сразу сказал мне:

— Я в курсе всех ваших показаний, так что опустим то, о чем вы рассказывали следователю. Перейдем к другому вопросу. Скажите, Нестор Носов когда-либо на вашей памяти проявлял признаки психически больного человека? То есть такого, какого в повседневной жизни могли бы назвать ненормальным?

— Я понимаю, что такое «психически больной», — немного нервно подчеркнула я. — А про Носова могу сказать только следующее: это абсолютно здоровая сволочь. Уж простите мне мою женскую прямоту.

Психиатр предпочел никак не отреагировать на сквозившую в моем ответе иронию, а только негромко воскликнул:

— Ага! Абсолютно, говорите, здоровый… Однако вот тут, — он углубился в лежащие перед ним бумаги, — вы называете Носова два раза «ненормальным», три раза «психом» и еще по разу «сумасшедшим», «безумным» и «спятившим»… А вот «психически больным», кстати, ни разу, — как бы мимоходом заметил он. — Речь идет о ваших недавних показаниях, Алла Вадимовна.

— Я поняла, — сухо сказала я. — Но что вы хотите мне этим внушить? Только что я назвала Носова «сволочью». Вы занесете в свой протокол, что этим термином я наименовала его ровно два раза?

— «Сволочь» — это выражение вашего к нему отношения, — спокойно ответил Филипп Филиппович. — А «ненормальный» и «сумасшедший» — это характеристики его состояния. То есть это уже более объективная оценка…

Я заерзала на стуле:

— Слушайте, а как еще мне было называть того, кто ни с того ни с сего возненавидел моего мужа — и в конце концов убил его?!

— Вот видите, — психиатр показал на меня пальцем. — «Ни с того ни с сего»! Нормальный человек ничего не делает «ни с того ни с сего» и уж тем более не убивает.

— Вам что, — сообразила я, — нужно свидетельское подтверждение того, что Носов психически болен?

— Мне нужно поставить ему точный диагноз, — важно поправил Филипп Филиппович. — И когда я составлю полную картину заболевания Носова — в том числе и с вашей помощью, — я этот диагноз поставлю.

— А к чему вы склоняетесь сейчас, можно узнать? — спросила я.

Психиатр вздохнул:

— Обычно я не распространяюсь на этот счет, до тех пор пока не подпишу официальное заключение. Но для вас, Алла Вадимовна, так и быть, могу сделать исключение.

— За что же мне такая честь? — усмехнулась я.

— Ну как же, вы уважаемая и замечательная актриса… Я видел картины с вашим участием и был, надо сказать, под большим впечатлением… Ну а ситуация, в которой вы оказались сейчас… — Филипп Филиппович развел руками. — Тут и говорить не о чем. Я вам крайне сочувствую и соболезную.

— Спасибо, — сухо сказала я. — Ну так и чем вы готовы со мной поделиться благодаря всему вышеуказанному?

— Алла Вадимовна, — чуть понизил голос психиатр, — есть все основания полагать, что у Нестора Носова — шизофрения. То есть болезнь, характеризующаяся…

— Я знаю, чем характеризуется шизофрения! — перебила я. — Так что можете не трудиться объяснять.

— Вы поразительно осведомленный человек, — то ли с искренним, то ли с напускным восхищением произнес Филипп Филиппович. — Однако уверен, что даже вам покажется фантастической та форма шизофрении, которая овладела нашим Носовым…

— Вы так расписываете, — недовольно заметила я, — словно хотите и мне внушить тот же восторг перед этим вашим пациентом, который испытываете сами!

Психиатр явно обиделся и даже слегка выпятил нижнюю губу.

— Алла Вадимовна, — хмыкнул он, — я, простите за нескромность, профессионал своего дела. Так что «восторг» и другие подобные определения в том, что касается моей работы, не совсем уместны.

— Вот как! Но ведь, например, энтомолог испытывает восторг «и другие подобные определения», когда открывает новый вид бабочки… Подозреваю, что в вашем — не нашем, а именно вашем! — Носове вы и обнаружили такую диковинную бабочку. Сами назвали его «фантастическим»! Это уж похлеще «восторга».

— Не его назвал, не его, — уже почти