Красногрудая птица снегирь - Владимир Ханжин

Хозяйка внесла творожные ватрушки. Она слышала мужа из кухни и с ходу вступила в разговор:

— Два месяца, как Ваня в райком написал, а Овинский с Лихошерстновым ни бе, ни ме, ни кукареку. Только наобещали на собрании — разберемся, обсудим. Водят всех за нос.

— Живет Максим-то с женой, чего еще разбирать, — заметил Захар.

— Правильно, живет, — подтвердил Иван. — А почему? Потому, что я письмо написал.

— Кабы Ваня не написал, распалась семья.

— Точно! — мотнул головой хозяин. — И Овинского к порядку призову. Вот решу свои дела насчет работы и призову. Думают, я смирился. Дудки! Не отступлюсь от правды!..

Уже стемнело, когда Захар Кондратьевич возвращался из гостей домой. Под сапогами поскрипывал снег, с хрустом рушился ледок, что покрыл сухие, вымерзшие ямки на неровном тротуаре.

Внезапно потянуло запахом керосина. Навстречу Захару шел человек в долгополой одежде. С приближением его запах усиливался. В чистом, свежем, с морозцем воздухе он был особенно разителен. Человек поравнялся с Захаром Кондратьевичем. Кондуктор. Спешил на работу, нес с собой поездные керосиновые фонари.

Запах горючего породил в Захаре Кондратьевиче смутное беспокойство. Отдалившись от кондуктора, Городилов вспомнил — именно так, до тошноты остро, пахнет горючим от тепловозов. «А кондуктору безразлично, что тепловоз, что паровоз. Сидит себе на тормозной площадке», — с горечью подумал Захар Кондратьевич.

Знакомая тоскливая боль зашевелилась в нем.

Пользуясь отсутствием мужа, Антонина Леонтьевна расположилась на его письменном столе. Она кроила домашнее платье для дочери. Стол Федора Гавриловича устраивал ее не только своей обширностью, но и тем, что стоял он возле окон, выходивших во двор, и Антонина Леонтьевна могла наблюдать за внуком, которого она выпустила гулять. Хотя огороженный глухим кирпичным забором двор не таил в себе никаких опасностей для Алеши, Антонина Леонтьевна боялась терять мальчика из виду.

Покойную тишину комнат нарушало лишь потрескивание дров в двух голландских печках, топившихся в противоположных концах дома — в прихожей и спальне Федора Гавриловича и Антонины Леонтьевны. Как обычно, в первой половине дня Ира была в техникуме. Самого же Таврового не было даже в Крутоярске: он уехал в управление дороги.

Антонина Леонтьевна видела в окно, с каким увлечением Алеша забавлялся первым в нынешнем году снегом. Толкая впереди себя лопатку, он пробегал через весь двор. Снег легко сгребался до самой земли, а позади мальчика оставалась темная полоса. Прочертив полосу, мальчик с восторгом оглядывал ее и не мешкая устремлялся назад, чертить другую. Это была поистине вдохновенная работа. Стараниями Алеши квадратная площадка двора уже начинала напоминать решетку.

Одетый в белую шубку с капюшоном и белые валенки, мальчик перекатывался как снежный ком. Лицо Алеши раскраснелось, рот его беспрестанно двигался — мальчик или пел, или разговаривал сам с собой. Алеша рос без товарищей, но не испытывал ни малейших мук одиночества. Собственная персона представлялась ему достаточно занятным, а главное, весьма покладистым собеседником.

Наблюдение за внуком и кройка целиком поглотили Антонину Леонтьевну, и, когда под боком у нее задребезжал телефон, она вздрогнула от неожиданности.

Звонил Федор Гаврилович.

— Я задерживаюсь, выеду через недельку, не раньше. Как дома?

— Ничего, все хорошо. Как у тебя?

— Куча новостей. Прежде всего тебе привет от Александра Игнатьевича Соболя.

— Спасибо! Ты вел с ним переговоры?

— Да.

— Успешные?

— Очень.

— Значит, тебя уже утвердили?

— Ишь ты, какая прыткая! Пока есть только принципиальное согласие. Завтра сюда должны вызвать… ну, ты понимаешь кого? Ему уже кое-что подбирают, понимаешь?

— Понимаю.

— Как Ирка, подала заявление?

— Нет, кажется.

— Какого черта! Она же обещала. Ты вот что… Ты непосредственно сегодня же сделай ей внушение. Можешь полностью ввести ее в курс моих дел. Не откладывай, слышишь!..

Положив трубку, Антонина Леонтьевна опять принялась за кройку. Человек уравновешенный, она умела спокойно, по крайней мере внешне спокойно, воспринимать и переживать новости.

Хотя ей предстоял трудный разговор с дочерью, она испытывала сейчас удовлетворенность. Угроза переезда на другое отделение и, следовательно, угроза потери прекрасной квартиры в Крутоярске, очевидно, отпадала, а сближение мужа с заместителем начальника дороги и его успех в эту поездку казались знаменательными и многообещающими. Походило, что невезению, которое столь жестоко преследовало Федора Гавриловича в последние годы, наступил конец.

Алеше надоело расчерчивать двор, и он взялся нагребать снег на санки. Поглядывая на внука, Антонина Леонтьевна с огромным облегчением подумала, что уж теперь-то, когда угроза переезда на другое отделение отпала, мальчик не лишится этого удобного, безопасного дворика, не лишится дома, в котором хватает и простора и покоя. Пожалуй, выслушав по телефону новости, она более всего обрадовалась за Алешу. Ее чувства к внуку были столь горячи и собственнически цепки, что порой она забывала, что у него есть мать.

Стукнула дверь парадного крыльца — дочь вернулась из техникума. Через сени прошла прямо во двор, к Алеше. Антонина Леонтьевна увидела ее и с удовольствием отметила, как хорошо сидит на ней цигейковая, свободного покроя шубка и как удачно сочетаются с черным мехом зеленая вязаная шапочка и такие же рукавички. Пока Алеша не замечал мать. Он усердно орудовал лопаткой. Но вот губы Иры зашевелились — она произнесла что-то; мальчик мгновенно обернулся и, бросив лопатку, белым, снежным комочком покатился навстречу матери. Ира протянула руки, присела. Алеша с разбегу бросился ей на шею и уткнулся красным, широконьким носом в ее воротник.

Оставив неоконченный раскрой на столе, Антонина Леонтьевна отправилась на кухню, разогревать обед. В сенях затопали Алешины ноги — быстро-быстро.

— А вот догоню! — послышался возглас Иры.

У дверей смех, возня. Потом дверь распахнулась — оживление и зимняя свежесть ворвались в тихую, теплую тишину прихожей.

Раздев сына и раздевшись сама, Ира вошла на кухню.

— Звонил папа, — сообщила Антонина Леонтьевна.

Ира схватила со сковороды ломтик жареного картофеля и, торопливо, с наслаждением жуя, спросила:

— Есть что-нибудь новенькое? Отделение ликвидируется?

— По всей вероятности… Папу назначают начальником депо на Крутоярск-второй.

— Да? — Ира произнесла это не то удивленно, не то разочарованно.

— Ты не рада? — спросила мать с той несмелой и тревожной пытливостью, с которой она всегда разговаривала с дочерью в последнее время.

Ира неопределенно пожала плечами. Ее оживление прошло. Присев возле кухонного шкафчика, она начала вынимать из него посуду. Когда Федора Гавриловича не было дома, обедали на кухне и пользовались расхожими тарелками.

— Папа спрашивал, подала ли ты заявление, — возобновила разговор Антонина Леонтьевна.

Ира ничего не сказала в ответ, лишь выжидательно покосилась на мать.

— Он торопит, — добавила Антонина Леонтьевна.

— Почему?

— Я же тебе сказала, что папу назначают начальником депо на Крутоярск-второй.

— И что же?

— Но ведь там  о н.

— Развод не заставит  е г о  уйти оттуда.

— Правильно. Но папа говорит, что недопустимо, когда секретарь парторганизации приходится зятем руководителю предприятия. Это называется семейственностью.

— Ну какая уж тут семейственность?

— Формально она налицо.

Они замолчали. Ира механически терла полотенцем все одну и ту же тарелку. После паузы произнесла в раздумье:

— И почему папа соглашается именно на эту должность?.. Разве у него нет выбора? У папы! У нашего папы? Ведь он же… он же не кто-нибудь!.. Не понимаю… Мама, ну почему бы ему не отказаться?

Мать не ответила. Лицо ее приняло выражение скорбной холодности. Она с преувеличенным усердием начала возиться за плитой, перемешивая на сковородках и беря пробу.

Ира приблизилась к ней:

— Мама, уедемте лучше отсюда… Я так надеялась, что отделение ликвидируется и мы уедем.

— А квартира? Где нам дадут такую квартиру?

— И не надо.

— Бросать такую квартиру! Папа и слушать не захочет.

— Мы его упросим.

— Боюсь, что уже поздно.

Ира опустила голову, покусывая губу, уставилась в пол.

— Я не понимаю, почему ты тянешь с заявлением? — мягко спросила Антонина Леонтьевна.

— Не могу. — Ира отвела за ухо скатившиеся вперед волосы. — Объявление в газете… Гласность… Суд… Все наружу!.. Не могу… Я не могу, мама!