Стратегия Московской Руси. Как политическая культура XIII–XV веков повлияла на будущее России - Тимофей Вячеславович Бордачев

Последовавшее в завершающие годы его правления противоборство новгородской митрополии и Москвы уже показало, что политические возможности князя имеют большое значение для церковной жизни. В 1339 г. по инициативе Феогниста происходит канонизация митрополита Петра, что делает его погребение в Москве центром поклонения и еще больше притягивает русскую церковную жизнь к этому городу. Росли богатства Русской церкви, увеличивалось благосостояние московской городской общины и правящих ею князей: «Сыновья Даниила Александровича копили силы для будущей борьбы, в которой позиция митрополитов – преемников Максима – сыграла далеко не последнюю роль»[326].

По мере накопления внутренних сил Великороссии продолжается и духовный поиск, который находит свое выражение в эволюции религиозно-политической философии. В этой связи для нас может иметь центральное значение последовательная оценка ордынской этнообщественной системы в условиях эволюции взглядов на взаимосвязь с ней русских земель. Мы помним, что нашествие интерпретировалось как «Божья кара», а избавление от даннической зависимости («томления и муки») могло прийти только с исправлением. При этом с первой четверти XIV в. неизменно критическое отношение к природе ордынского государства соседствует с меняющимися подходами к значению его воздействия на судьбу Русской земли. Хотя доставалось от русских книжников и христианскому Западу. Исследователь вопроса формирования архетипов соседей Русской земли в летописании обращает внимание на то, как в описании бедствий, постигших венгерское войско короля Белы IV во время похода на Галич, летописец отождествляет венгров с египтянами, а их русских противников – с избранным народом Израиля[327].

Постепенно, в ходе эволюции русско-ордынских отношений и развития самосознания Великорусского этноса, происходит смыкание этих аспектов дискуссии. Возникает единая и внутренне стройная концепция, в центре которой вневременной образец русской культуры как «воплощения извечного конфессионального идеала»[328][329]. Однако уже в середине XIV столетия происходит переход от стремления понять причины того, что русские земли подверглись опустошительному нашествию и оказались в даннической зависимости, к формулировке того, что является необходимым для успешного противостояния ордынской силе и, одновременно, сохранения морального превосходства перед Западом. Олицетворением этого перехода является деятельность митрополита Алексия и святого преподобного Сергия Радонежского, на некоторых практических аспектах которой мы остановимся далее. Православие в условиях непрерывных военных противоборств с соседями на Востоке и на Западе – это «религиозное преимущество, которое обусловливает успех самой борьбы»[330].

При этом отношения Русских земель с западными соседями, несмотря на их антагонистический характер, не стали сопоставимыми основаниями для развития представлений и концепций, которые могли бы лечь в основу национальной идеологии. Другими словами, при том что в XIV–XV вв. русское государство возникло в своей новой форме как организация, сражающаяся «на три боевых фронта», только один из них, ордынский, давал нам опыт для духовно-нравственного осмысления. Последнее тем более указывает на важность отношений с Ордой, как именно экзистенциальных, и именно в этом своем качестве ставших достаточно сильным импульсом для оформления целостной внешнеполитической доктрины. Оформившаяся под решающим воздействием особых международных условий религиозно-политическая концепция оказала на внешнюю политику Русского государства не прямое, а опосредованное влияние, как духовный и интеллектуальный стержень «осознания своей независимости и своих особых интересов»[331]. Однако именно такое влияние представляется наиболее важным, проникающим в глубь русской политической цивилизации – это оно формировало «скрытое, неявное знание, которое определяется практикой и позволяет идеологам и политикам целенаправленно адаптироваться к сложной обстановке»[332].

Мы не должны, конечно, игнорировать и воздействие факторов, не имеющих отношения к русско-ордынским взаимодействиям – приобретение Московским княжеством и русскими землями в целом положения последнего оплота православного христианства после двух горестных событий – Ферраро-Флорентийской унии и падения Константинополя (1453). Эти события, по справедливому общему мнению историков, способствовали ускорению процесса появления русской нравственной политической доктрины. Но отношения с Ордой имели в ее судьбе главенствующее значение, формируя цель для немедленного применения. Тем более что фундаментальные положения и основное содержание этой доктрины возникают в русской книжности задолго до того, как Византию постигла ее трагическая судьба. В свою очередь, политическая доктрина «Москва – Третий Рим», сформулированная после возникновения единого русского государства в конце XV в., имеет уже непосредственную связь с указанными выше историческими событиями в отношениях с Византией и Западом[333]. Она станет идейной основой державы, для которой опасность с Востока уже перестанет иметь существенное значение, а Запад на все последующие столетия станет единственным значимым противником[334].

Идеология независимости

Митрополит Киевский и всея Руси Алексий Бяконт [1296–1378 (1353–1378)] стал первым представителем уже московской служилой аристократии на посту главы Русской православной церкви. Его отец, Федор Бяконт из числа «славных и нарочитых бояр Литовских, от страны Русскыя», переезжает из Чернигова в Москву и быстро становится одним из наиболее влиятельных деятелей в новом центре объединения русских земель[335]. Такое происхождение определяет характер, способы достижения целей, да и саму психологию Алексия, как одного из крупнейших деятелей Русской православной церкви: «Происходя из родовитого боярства, искони привыкшего делить с князьями труды обороны и управления страной, митрополит Алексий шел боевым политическим путем, был преемственно главным советником трех великих князей московских, руководил их Боярской думой, ездил в Орду, ублажал ханов, отмаливая их от злых замыслов против Руси, воинствовал с недругами Москвы всеми средствами своего сана, карал церковным отлучением русских князей, непослушных московскому государю, поддерживая его первенство, с неослабной энергией отстаивая значение Москвы как единственного церковного средоточия»[336]. Самый значительный на протяжении всей истории формирования единого государства митрополит – политик в полном смысле этого слова, действующий на основе четкого выбора сильной государственности с центром в Москве.

В его служении получает практическое воплощение как внутриполитическая, так и международная стратегия Русской земли накануне решающих событий по ее объединению в качестве «вооруженной Великороссии»: митрополит Алексий был свидетелем первых побед русского оружия над ордынцами в сражении на Воже (1378) и скончался незадолго до битвы на Куликовом поле. Историки отмечают, что «правление митрополита Алексия пришлось на очень сложный и одновременно очень важный период истории нашего Отечества. Именно тогда окончательно определился центр, вокруг которого объединяются некогда разрозненные русские земли»[337]. Это, как мы помним, произошло почти незамеченным, что вообще характерно для наших наиболее значительных политических достижений. Вроде бы при Иване Калите московская земля-княжение особенно и не выросло в территориальном отношении. А дела его преемников – Симеона Гордого и Ивана Ивановича Красного – оказались в тени победителя Орды на Куликовом поле Дмитрия Донского. Однако здесь мы сталкиваемся с логикой исторического процесса,