Святой черт - Сергей Труфанов

А в будущем да не станет оно среди тех имен Иродов убийц Иоанновых, которые недальние, грядущие поколения русских людей будут проклинать и с омерзением вспоминать! Искренно вам верящий иеромонах Илиодор».

Докторов, конечно, не прислали, и Синод 13-17 декабря 1912 года снял с меня сан не по моей просьбе, а по суду, за отречение, за то, что я «усумнился в спасительном Воскресении Господа Бога и Спаса Нашего Иисуса Христа».

22-го декабря в мою убогую келью-тюрьму пришли: настоятель монастыря Макарий, казначей Мелхиседек, благочинный - протоиерей Дмитриевский, жандармский полковник, жандармы, исправник, пристав, стражники, монахи и послушники со стульями для почетных гостей, всего человек 20.

Предложили мне расписаться на синодальной бумаге о снятии с меня священного сана и монашества.

Я, после девятилетнего перерыва, когда я писал себя Илиодором, написал: «Сергей Труфанов», написал спокойно и подумал: «Вот в сию минуту отлетела от меня, как от недостойного, «Божественная благодать, всегда немощная врачующая и оскудевающая воспаляющая», благодать, когда-то сведенная на меня в академии епископом Сергием, а отнята теперь жандармами и стражниками; эта благодать почила теперь на муже достойнейшем, на «старце» Григории. Берегитесь теперь, окаянные бесы! К вашему великому изгонителю еще благодати прибавилось!»

Власти ушли, а я уже мирянином поехал на родину, в дом своих родителей, в Донскую область, станицу Мариинскую, хутор Большой.

Когда я ехал, а, может быть, еще и раньше, «старец» строчил царям: «Папа мой и миленькая мама! Ну, пошел бес Серьга Труханов, отступнек. Анахтема. Теперь гуляет. Надо следить, а то он смуту будет делать. Полицию к нему. Пусть она ему зубы почистит. Окаянный! Да! Григорий». (Дневники Лохтиной.)

Полтора года я прожил на родине. Все это время, по приказанию из Петербурга, за мною отчаянно следили.

Следили от 7 до 10 человек стражников и 2 местных священника - Ивдиев и Стефанов; последний из них 27 лет тому назад учил меня в начальной школе тому, что будто бы Бог творил мир так, как малые дети, играя, пускают с ладони через трубочку мыльные пузыри…

Слежка была отчаянная. Но интереснейшие подробности о ней я дам в своей автобиографии.

Сейчас скажу только, что местные следители получали указание от Наказного Атамана Войска Донского, генерала Покотилло и донского епископа Владимира, а они исполняли волю Синода и министров. Синод же и министры делали то, что им приказывал чрез царей «старец».

Следили, вели дневники, записывали каждое мое слово и каждый шаг. Жившая около меня О. В. Лохтина, как уже читателю известно, все меры принимала, чтобы меня помирить с Григорием и жить по-прежнему.

Она об этом писала царям.

Цари через Вырубову спрашивали совета у «старца».

«Старец» им писал: «Серьгу Труханова, отступнека, надо карать. Кол ему в задницу забить, анахтеми», и «Серьгу Труханова, отступнека, надо повесить так, чтобы у него, как у собаки, язык на сторону высунулся. Григорий».

О. В. Лохтина, однако ж, надежды на примирение не теряла.

Однажды она послала на «Штандарт» царям такую телеграмму: «Когда полюбите отца Илиодора? Ольга Илиодора».

Цари передали эту телеграмму на рассмотрение «старца». «Блаженный» на обратной стороне телеграфного бланка положил такую резолюцию: «Ежели собак прощать, Серьгу Труханова, то он, собака, всех сест».

Эта телеграмма с «резолюцией» находится у меня среди других документов о деятельности Распутина.

Итак, О. В. Лохтина не успевала в своем деле.

А слежка, между тем, шла, что называется, вовсю…

Синод тоже не дремал. Он, по приказанию «старца», присылал увещевателей за увещевателями, присылал миссионеров, благочинного Дубровского, академика Грацианского, уговаривал меня не отрекаться от «Православной Христианской Церкви». Я отписывал Синоду: «Вы поклонением «святому чорту» совратили меня из Православия, а потом увещеваете меня идти опять в лоно вашей церкви. Как вам не стыдно! Ведь это похоже на то, что разбойник убьет человека, ограбит его карманы, а потом кидается на него и целует его закоченевший труп, я мертв для вас, вашей лжи! Отстаньте от меня. Скорее формально отлучайте меня от своей компании. Что вы медлите? Или у вас писцов мало? Или бумаги нет? Или стыдитесь зарегистрировать «отступника», совращенного вами же, вашими бесстыдными делами… Не скрывайтесь. Пакости своей не спрячете от людских взоров…»

Синод, получая такие ответы на «свои хлопоты о спасении моей погибающей души», выходил из себя и придумывал для меня казни….

Но придраться не к чему было до тех пор, пока на помощь не явился облагодетельствованный мною бродяга - Иван Синицын, вскоре после предательства отравившийся во время еды рыбьим ядом. Он, подкупленный жандармами за 1000 рублей, поехал в Петербург к бывшему там «старцу» - Григорию, и 28-го декабря 1913 года рассказал ему о том, что я про него говорю, про царей и про архиереев.

«Старец» дал Синоду слово, что он засадит меня в Петропавловскую крепость, как об этом печатали все газеты.

Слово «старца» вскоре начало оправдываться.

26-го января 1914 г., по приказанию из Петербурга, судебный следователь Корзюков без всякого формального повода арестовал меня и повез в тюрьму, предложивши мне свободу только под 50 000 залога.

Конечно, у меня не оказалось и 500 рублей, не то что 50 000. Я пожаловался в Петербург министру юстиции, считая его, по старой памяти, хорошим человеком. В Питере сделали совет и решили, что я арестован по пустяковому поводу; что нужно еще поискать моих «преступлений» и тогда уже, на вполне «законном» основании, запрятать меня куда-либо подальше, чтобы не было шума и соблазна среди общества.

Меня пока освободили…

О таковом намерении правительства Распутина и судебные чины, и полицейские говорили везде открыто, никого не стесняясь. Корзюков, например, об этом заявлял в станице Николаевской на въезжей квартире, а местный пристав Быкадоров на хуторе Большом, в доме священника.

Начали искать «преступления». И искали очень усердно, так как, ведь, приказывал сам Григорий Ефимович Распутин-Новых.

Прежде всего они, чтобы расчистить мне дорогу в крепость, беззастенчиво, нагло оклеветали моего родного брата Михаила, будто бы со слов меня, Илиодора, поносившего царя…

В обвинительном акте, выданном ему, они чаще употребляли мое имя, чем его…

Оклеветали и посадили на 1,5 года в крепость…

Посадили и начали открыто бахвалиться: «Вот засадили Михаила, а около него уже приготовили камеру и для Илиодора. Он от наших рук не уйдет».

Когда я женился, они палили: «Женился! Вот мы его не так женим. Получен приказ из Синода засадить его туда, где и брат его Михаил!..»