Обретение Родины - Бела Иллеш

— Кто-то шляется по лесу…

Все стали вслушиваться.

Тишина.

Тронулись — и опять зазвучали чьи-то шаги.

Снова остановились.

Нет, все тихо.

Отряд благополучно достиг перекрестка, где тропа выходила на широкий санный путь. Бодроги и один из русских партизан направились по дороге, остальные затаились в придорожном кустарнике.

Свежий ночной ветер забирался под шинель.

Не дожидаясь особого приглашения, Заканьош продолжил свой прерванный прошлой ночью рассказ о том, как он попал в плен.

— Я рассказал, стало быть, как нам связали руки, заткнули рот и погнали в лес. Пока я мысленно готовился к смерти, мы, спотыкаясь, все шли и шли, затем достигли развалин охотничьего домика. Вокруг сидели вооруженные люди в бледно-зеленых ватниках и шапках-ушанках. Когда мы подошли, они ужинали. Командир их, низенький и щуплый подвижной человек с большими седыми усами, внимательно на нас поглядел и что-то сказал сопровождавшим нас партизанам. О чем он говорил, мы не поняли, но после этого нам тут же развязали руки и вынули изо рта кляп.

«Должно быть, устали, ребята?» — обратился к нам командир по-венгерски.

Мы с Бодроги переглянулись и от удивления не могли вымолвить ни слова.

— Или вы по-венгерски не понимаете, ребята? Неужто знаете один немецкий? Тогда, к сожалению, я вам не помощник… Садитесь. Небось, голодные?»

И он выдал каждому из нас по куску сала и хлеба.

«Присаживайтесь, орлы! Один сюда, на ящик, другой вон на тот чурбан. Ешьте!»

Я взглянул на Бодроги, он на меня. Я тоже сидел, раскрыв рот удивления.

«Ножа нет? — спросил командир. — Вот вам мой!»

Он протянул мне ножик с костяным черенком.

Заметив, что одни слова на нас не действуют, усатый налил нам по стаканчику водки. Она сразу нас отогрела. Пока мы уплетали за обе щеки, командир партизанского отряда без передышки потчевал нас рассказами.

Многого, о чем тогда говорил с нами усач командир, я сейчас повторить не смогу. Кое-что понял, а кое-что нет. То, что уразумел, крепко засело в башке, а непонятное долго не давало спать по ночам. Потому я в тот раз, в сарае, и спросил вас, товарищ священник, из кого, собственно состоит венгерская нация. Усач много говорил об этом…

Когда мы наелись досыта, он предложил нам папирос. Покурили мы… Затем командир поднялся и сказал:

«Ну, ребята, больше мы вас не задерживаем. Два моих бойца проводят вас туда, где они с вами впервые повстречались. Надеюсь, мы видимся не в последний раз».

«Как так? — воскликнул Бодроги. — Вы, значит, отпускаете нас на свободу?»

«На свободу? — подхватил последнее слово командир. — Гм, этого я не говорил. Не думаю, что, служа в армии Хорти, вы свободные люди».

На прощанье он пожал нам руки. Партизаны проводили нас к железнодорожному полотну. Там нам вернули винтовки, только, разумеется, предварительно вынули обоймы. Когда мы с Бодроги остались одни, я спросил:

«Что это, сон?»

«Если так, то не такой уж скверный!» — проговорил он.

«Ты, собственно, о чем? — спрашиваю. — О сале?»

«Я думаю о том усаче командире и о том, что он нам говорил».

Полчаса спустя нас сменили. Никто даже не заметил нашей двухчасовой отлучки. На следующий день нашу роту с охраны сняли. Стали мы с Бодроги советоваться, как нам быть.

Тут рассказ Заканьоша прервал Тольнаи.

— Пора бы уж Бодроги возвратиться, — сказал он.

Перед Бодроги была поставлена задача — разведать, кто теперь охраняет железную дорогу, те ли самые гонведы, с которыми не раз беседовал Тольнаи. Если это действительно они, Бодроги должен попытаться сообщить им, что Тольнаи хочет повидаться с ними, и, если они согласятся, привести некоторых из них сюда. Если же они не захотят покинуть пост, Бодроги проводит священника к ним. Остальное дело самого Тольнаи. Он должен убедить гонведов помочь партизанам и действовать с ними заодно.

Тольнаи слушал Заканьоша краем уха. Отсчитывая про себя минуты, он со все возрастающим нетерпением ждал, когда вернется Бодроги.

— Давно бы пора ему возвратиться! — прерывая Заканьоша, повторил Тольнаи и встал. — Нужно пойти за ним…

— Нельзя! — ответил Заканьош. — Мы получили приказ ждать его здесь.

— Но ведь никто и не требовал от нас, чтобы мы сидели сложа руки!

И хотя Заканьош всячески протестовал, Тольнаи уже готов был отправиться на поиски Бодроги в кромешной тьме, безоружный, совершенно один. Но тут на перекрестке появились партизанские дозоры.

Узнав, какова обстановка, Пастор выслал людей на розыски Бодроги. Не прошло и четверти часа, как партизаны возвратились вместе с ним.

— Гонведов и след простыл, — доложил Бодроги.

— Как это так? — удивился Пастор.

— Ума не приложу. Однако факт остается фактом: на железной дороге нет ни единого часового. Я прошел вдоль полотна не меньше полутора километров.

Усиленный дозор проверил донесение Бодроги. Большой участок железной дороги и впрямь никем не охранялся.

Через двадцать минут весь отряд уже был в лесу, по ту сторону насыпи, поджидая четырех партизан, которые по приказу Пастора заминировали в нескольких местах железнодорожное полотно.

— Что стряслось с гонведами? — спросил Тольнаи.

Только через полгода довелось Тольнаи доподлинно узнать, что произошло с охранявшей железную дорогу ротой гонведов, которую тщетно искали партизаны Дюлы Пастора. Советский майор Балинт показал ему копию донесения, направленного генерал-майору Мюннихрейтеру уполномоченными гестапо при армейской группе генерал-полковника Манштейна. Во Львове эта копия попала в руки командования 4-го Украинского фронта. Будучи кратким, донесение тем не менее говорило о многом.

Рота венгерских солдат, покинув порученный ей участок, самовольно направилась в Венгрию. Неподалеку от ущелья Верецке путь ей преградил батальон немецкой полевой жандармерии и при помощи венгерских полевых жандармов уничтожил ее.

2. Воспитатели

Лагерь, куда после заката солнца прибыли люди Пастора, нисколько не походил на тот партизанский укрепленный стан, какие описывались в инструкциях, специально издававшихся для немецких, румынских и венгерских карательных отрядов.

Воздух был насыщен влагой. Лес молчал. Вокруг не видно было ни души.

— Вот мы и дома! — произнес Пастор.

И штаб и лазарет помещались в подвале машинного отделения разрушенной, сожженной дотла лесопилки. Лишь тонкая фанерная перегородка отделяла штаб от коек раненых и больных. Здесь же находилась и радиостанция.

Бойцы жили в лесу, в отрытых по склону холма землянках, отлично замаскированных кустарником. Каждая землянка отстояла на сто — сто двадцать метров от другой. Штаб был окружен девятью такими землянками.

Когда во второй половине февраля партизанский десант был сброшен на парашютах в глубокий тыл врага, в нем насчитывалось тридцать два человека. В первые же дни недели одиннадцать из них пали в стычках с фашистами.

Но к тому дню, когда в отряд был принят Тольнаи, в нем уже насчитывалось свыше ста пятидесяти бойцов. Новички, а таковыми считались все, кто еще не прошел боевого крещения, были по преимуществу украинские и польские крестьяне, венгерские и словацкие солдаты, скрывающиеся по лесам «штрафники» из рабочих батальонов.

При желании командир легко мог удвоить и даже утроить численность отряда, но мешала нехватка оружия и боеприпасов. Однорукий подполковник Филиппов прежде всего был заинтересован в том, чтобы иметь побольше друзей во всех воинских частях противника, оккупировавшего прилегавшую местность.

Своего командира, потерявшего руку в бою под Воронежем, партизаны очень уважали за храбрость и военный опыт, а за неизменную справедливость и отзывчивость попросту любили. Подполковник Филиппов был человечен не только с собственными бойцами, но и с солдатами противника. Он держался мнения, что большую часть их, даже опустившихся и озверевших, можно вновь превратить в людей, если только к каждому подойти по-человечески. До войны он работал директором средней школы, после воронежского прорыва больше полугода был начальником лагеря для военнопленных. Оттуда и попал он сначала в партизанскую школу, а потом по ту сторону фронта, во вражеский тыл.

Партизанский отряд Филиппова носил название «Фиалка». Так и вызывали его радиостанции Красной Армии, передавая указания командования или делая какие-либо запросы. Пользуясь этим паролем, Филиппов обращался за разъяснениями и с просьбами на Большую землю, а также докладывал о положении дел в отряде.

Отряд «Фиалка» представлял собой особое подразделение. Боевые операции не были главной его задачей. Снаряжение его также несколько отличалось от снаряжения большинства других партизанских отрядов. Правда, ему были приданы два пулемета и двадцать четыре автомата, но оружие это предназначалось исключительно для оборонительных целей. Наступательное оружие отряда составляли небольшая типография и библиотечка. Партизанская группа Филиппова имела при себе не слишком много боеприпасов, зато при ней были целые кипы бумаги для печатания листовок и газет.