Паутина времени (СИ) - Татьяна Андреевна Бердникова

Ты меня не потеряешь, - Рейнольд ласково взъерошил волосы сына, - Мы не умираем, Райвен, мы продолжаемся в детях. Ты – мое будущее. А я вернусь, однажды вернусь к тебе, воплотившись в смертном теле, ибо так случается нередко. Моим наставником был мой отец, вновь родившийся смертным… Он не знал этого, но это знал я. Понял по некоторым признакам, как поймешь и ты, мой вороненок.

Пашка, уже некоторое время как изнывающий от любопытства, недовольно дернул себя за хвостик.

- Но почему «вороненок»? – пробурчал он, - Только из-за того, что темноволос и черноглаз…

- Имя Райвен означает «ворон», - юный темпор, глянув на друга, тяжело вздохнул, - Мама рассказывала, что папа всегда хотел так назвать меня. Только он звал меня вороненком…

Рейнольд глубоко вздохнул и неожиданно привлек сына к себе, обнимая.

- Но однажды так назовет тебе другой, сынок. Тот, в ком я воплощусь, тот, в ком вернусь к тебе… Быть может, этот человек уже будет существовать в мои последние дни, быть может, нет – это не имеет значения. Но он признает тебя сыном, а ты увидишь в нем отца, - мужчина выдержал недолгую паузу и неожиданно легко оттолкнул сынишку, - Иди. Не нужно задерживаться здесь, сынок, иди! Тебя ждет будущее, тебя ждет твоя жизнь и ты не имеешь права тратить ее на остатки моей. Я же запомню тебя навек, вороненок.

Райвен, не в силах сдержаться, шмыгнул носом, против воли отступая от собеседника.

- Я не забуду тебя, папа! – воскликнул он и, поспешно стерев слезы, с трудом улыбнулся, - Всегда буду помнить, всегда буду любить тебя! Прощай… Паша, - он протянул несколько пришибленному этой сценой другу открытую ладонь, - Возьми меня за руку. Нам пора возвращаться.

* «Понимаю. Зачем?» (нем.) (примеч. автора)

Глава 13

На улице золотилась во всей своей красе ранняя осень. Пели птицы, звенела их голосами листва, похожая на монеты, синело небо…

Время года изменилось за последние полчаса в третий раз. Ганс побарабанил пальцами по стеклу единственного на лестничной площадке окна и зло сплюнул себе под ноги. Безумно хотелось что-нибудь пнуть, перевернуть, разбить, опрокинуть… но ничего подходящего в пределах досягаемости не было.

Гоц, тихо мрачнеющий на верхней ступени лестницы, не знающий, на свое счастье о изменчивости погоды, и судящий о безумии лишь по непрестанно меняющему времени дня (сейчас было, судя по всему, раннее утро, хотя должен был близиться вечер), тяжело вздохнул и, подперев щеку рукой, безрадостно уставился вниз. Ему малодушно хотелось сдаться, хотелось попросить русских о милости и понадеяться на лучших исход… Хотя какой там лучший исход – Альбрехта же они убили! А дикари убили Нойманна.

- Ну и попали же мы в переплет, - тоскливо заметил парень, косясь на товарища по несчастью, - Просто между Сциллой и Харибдой, как в древней мифологии!

- Твоя начитанность здесь не к месту, - мрачно отозвался Ганс, - Тоже мне, умник! Лучше бы думал, как из этой хрени выпутаться, чем про какую-то там Сциллу рассуждать!

Гоц, прекрасно знающий о недостаточном образовании однополчанина, отвернулся и, немного нахохлившись, втянул голову в плечи.

- Это древнегреческое чудовище, - бросил он, не поворачиваясь, - А Харибда – водоворот, чтобы ты знал. Сцилла – русские, Харибда – варвары…

- И придурок между ними – ты! – огрызнулся собеседник, - Нашел время сравнивать! Мы влипли как мухи в паутину, блин, я вообще ни хрена такого не представлял! Командир мертв, Гюнтер неизвестно где, Альбрехт убит… Нас осталось двое, и только вопрос времени, когда нас прикончат. Это же охренеть можно! – он бросил взгляд за окно и понуро пробормотал, - Ну, что за дерьмо…

Деревья снаружи вновь радовали глаз сочной зеленью, хотя по всем правилам после осени должна была бы наступить зима.

- Будь Гюнтер здесь, он бы знал, что делать, - вздохнул Гоц, не придавая словам товарища особенного значения, - Кёллер почему-то всегда знает, как быть, помнится, даже с герром Нойманном спорил!

Ганс откровенно сморщился.

- Кёллер – напыщенный, самоуверенный болван, только и знает, что демонстрировать, какой он крутой! Доверили ему, блин, русских допрашивать, до старости гордиться будет! Держу пари – будь он здесь, начал бы строить из себя командира, придурок… Но не думаю, что он жив. Нойманн-то, вон, пожестче него был, а все одно на тот свет отбыл. Здесь вообще хренотень какая-то творится, люди исчезают, появляются, снова исчезают… где гарантии, что Гюнтер исчез, чтобы вернуться, что его не убьют где-то там?!

- Прекрати паниковать, - видя, что собеседник заводится все сильнее, парень предпочел пресечь это, - Ганс, я знал тебя еще до войны, и сколько помню себя, ты всегда все видишь в черном свете. Может, еще не все пропало…

- А ты на все сквозь розовые очочки глядишь! – рявкнул в ответ старый приятель, - Гоц, твою мать, мы одни против толпы вооруженных врагов! Тут, блин, вопрос не в том, пробьемся ли мы, тут вопрос, скольких из них мы захватим с собой…

- Хватит меня запугивать! – Гоц, будучи юношей впечатлительным и нервным, и мгновенно вообразившим себе их дружный конец, тяжело сглотнул и рефлекторно коснулся автомата на плече, - Может… знаешь, Ганс… а ведь у варваров только холодное оружие, ну, и еще стрелы. Может, если ты прикроешь меня, я смогу выскочить, добраться до наших, а там…

- Нет! – Ганс совсем помрачнел, - Вооружены-то слабо, а Нойманна вон положить смогли. А он-то мужик не промах был, отчаянный, умелый, не за красивые глаза в командиры вышел. И все одно валяется вон теперь с ножом в горле. А тебя и подавно порешат, я один не хочу подыхать!

Гоц устало вздохнул и, повернувшись к собеседнику, окинул его снизу долгим внимательным взглядом. Потом криво усмехнулся.

- Не притворяйся, что очень дорожишь мной. Ганс, у нас в любом случае нет выбора – нужно добраться до своих, попросить помощи, иначе нам точно крышка. Ты думаешь, мне очень хочется рисковать? Думаешь, я горю желанием бросаться на нож? Но если я этого не сделаю, мы оба умрем наверняка, а так у нас будет шанс! У нас автоматы, ты меня прикроешь, и я проскочу! Подумай!

Ганс улыбнулся с нескрываемым презрением.

- Да я тобой и не дорожу, болван, я за свою шкуру трясусь. Если один останусь – не отобьюсь,