Мальчик, идущий за дикой уткой - Ираклий Квирикадзе

– Уехала в Маффет…

Ясон Ясонович поднял кулак и убил пчелу, которая имела неосторожность сползти с лепестков роз… Если вы позволите, я не закончу эту фразу. Пчела умерла, больше она не появится в рассказе, зачем нам знать, куда собиралась она лететь… Из-под кулака Ясона Ясоновича ее маленькая душа полетела к Богу.

…В деревне Маффет школьный учитель географии Леонид Квирикадзе проводил контрольную работу (он замещал больного учителя математики Пачулию). Деревня Маффет была покрыта густым туманом. Во время контрольной работы языки тумана вплывали в открытые классные окна, в белом молоке исчезали фигуры школьников, учителя. Вместе с ними исчезали книжный шкаф, в котором стояли двадцать томов Ленина на грузинском языке и три тома Хо Ши Мина на вьетнамском, а также драное чучело шакала с красными стеклянными глазами. Заполнив класс, туман уползал через открытую дверь в спальню Леонида – учитель был приезжим и жил в здании школы.

– “Из пункта А в пункт Б едет железнодорожный состав…”

Читая контрольное задание, учитель прошел в спальню. На узкой кровати в красной кружевной комбинации сидела третий помощник секретаря райкома Тереза Векуа, та самая, о которой спрашивал Ясон Ясонович за три секунды до убийства пчелы.

– Почему не уезжаешь? – шепотом спросил Леонид.

Обогнув кровать и поцеловав Терезу, учитель вернулся в класс. Зазвенел звонок. Собрав тетради, Леонид вновь поспешил в спальню. Тереза указала на портрет Пушкина в разбитой раме.

– Что мне с ним делать?

– Когда юбилей?

– Не юбилей, а форум “Пушкин на Кавказе”. Международный. В июне. Тугуши требует придумать что-то особенное. А что я могу придумать?

Леонид потянулся к сковородке с остатками форели.

– Хочешь живого Пушкина?

– Как живого?

– Можно устроить вашим пушкинистам встречу с живым Александром Сергеевичем Пушкиным!

– Не понимаю…

– Поехали, поймешь.

…Пастух деревни Маффет двадцатичетырехлетний Тарзан (имя “Тарзан” записано в паспорте) Кобаидзе ловил пиявок особым способом: оголялся, натирал тело какой-то пахучей мазью, входил в болото, заросшее камышом, и стоял по шею в зеленой воде минут десять. Потом выходил на берег, густо облепленный пиявками, сдирал их и складывал в эмалированное ведро. Он сдавал пиявок в аптечную контору, получал деньги, покупал соль, крупу, макароны. Сложив продукты в дерматиновый чемодан и не возвращаясь в Маффет, уходил к своему стаду овец, к своим холмам, где жил в старом автобусе, брошенном кем-то и заржавевшем на перевале Семь Колоколов.

Тарзан вынес из автобуса кресла, загнал в него полусотню овец, готовил еду на примусе, неделями ни с кем не разговаривал, только кричал, подражая голосу Тарзана. Он любил кричать ночами, будил деревню, но деревня не злилась на него. Чуть тронутый умом, Тарзан был услужлив, добр, разбирался в лекарственных растениях, мог сделать бесплодную корову способной к зачатию…

С недавнего времени в автобусе кроме примуса и овец появилась туристка Зося, отставшая от своей группы № 207 маршрута Тбилиси – Пасанаури – Орджоникидзе. Тарзан плохо знал русский, никогда не читал стихов Пушкина, хотя окончил школу, где учитель Леонид Квирикадзе ставил его к стене, на которой висел портрет русского поэта, и все ученики ахали от сходства Тарзана с Пушкиным.

…Машина Терезы Векуа затормозила у болота. На зеленой воде покачивалась кудрявая голова “классика”. Он вышел на берег, облепленный пиявками. Тереза отвернулась. Минут пять ушло на отдирание пиявок. Украдкой взглянув на странную процедуру, в которой принимал участие учитель Леонид Квирикадзе, Тереза изумилась и даже испугалась, увидев огромных размеров инструмент любви Тарзана-Пушкина.

Спустя час Тарзан стоял в кабинете секретаря райкома Тугуши. Тереза держала портрет Пушкина в разбитой раме и с жаром говорила:

– Мы научим Тарзана стихам Пушкина, поставим его на постамент…

Тереза показала рукой на окно, в котором виднелась городская площадь с пустым мраморным постаментом. Не так давно там стоял каменный исполин – Иосиф Виссарионович Сталин. Памятник снесли, постамент остался.

– Наши пушкинисты приезжают, разглядывают: вроде Пушкин. Вдруг он оживает и начинает читать стихи!

Тугуши смеется, довольный. Потом спрашивает:

– А если они обидятся?

– Не обидятся. Их везут по пушкинским местам: Дарьял – Арагви – Терек… Так? Нас просили устроить им развлекательную программу… Вот мы и развлечем их… Не только же сациви и тосты…

Тугуши взвешивал предложение Векуа:

– Шестьдесят пушкинистов Европы, Америки, Японии. С ними сам Василий Павлович Мжаванадзе едет…

– Василий Павлович первым будет смеяться! Живой Пушкин! И потом, это символ единства грузинского и русского народов… А пушкинисты из Африки как будут рады! Их родной брат…

Тарзан Кобаидзе смущенно улыбался. Он не совсем понимал, что от него хотят.

– Стихи Пушкина читал? – спросил Тугуши.

– Нет…

– Читай, учи день и ночь.

– Я не знаю русского…

Тугуши почему-то продекламировал Маяковского:

– Да будь я и негром преклонных годов, и… что-то там… я русский бы выучил… за то, что им разговаривал Ленин!

Три дня спустя Леонид Квирикадзе писал на школьной доске большими грузинскими буквами русские слова: “Кавказ подо мною. Один в вышине стою над снегами у края стремнины…”

Леонид оглянулся на Тарзана, сидящего за партой.

– Читай!

Русские слова звучали в устах Тарзана ужасно. Леонид остановил этот поток абракадабры.

– Сейчас тебе объясню… “Кавказ подо мною. Один в…”

– Не объясняйте…

– Почему?

– Я не люблю русский…

– Тугуши сказал же тебе…

– Сказал. Но я не обезьяна, чтобы стоять на памятнике и…

К маффетской школе подъехала “Волга”. Сторож Шалва посмотрел вслед красивой женщине, затянулся “Казбеком”, выдул дым в пустую бутылку. Тереза Векуа вошла в класс, взяла чистый лист и протянула Леониду:

– Напиши “Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась ты…”

Леонид раскрыл том Пушкина на нужном стихотворении.

– Писать грузинскими буквами?

– Да. Я пойду с Тарзаном в лес, когда мы вернемся, он будет знать стихотворение наизусть…

Тереза улыбнулась Тарзану, который сидел на последней парте и затравленным зверем смотрел на пышногрудую красивую женщину.

…В густых зарослях можжевельника, накрытая мощным торсом Тарзана, стонала, плакала третий заместитель секретаря райкома. Голова ее медленно вползала в лисью нору, около которой они упали час назад. В лисьей норе пахло прелой шерстью, из глаз третьего заместителя лились горячие, счастливые слезы: “Убей меня, Тарзан!”