Как я был великаном (сборник рассказов) - Карел Чапек

— В момент, когда раздался сигнал тревога…

— …я был здесь. Именно на этом месте. Еще точнее — я только что вернулся.

— Могу ли я узнать, откуда именно?

— Снизу. Из шахты. Ежедневно до обеда я спускаюсь вниз, проверяю приборы и делаю об этом отметку.

— Значит, в критический момент вы спускались по лестнице, какое-то время проверяли сейсмограф и снова вернулись. Правильно?

— Абсолютно правильно.

— Сейсмограммы сохраняются?

— Вы хорошо знаете свое дело, полковник!

— Майор, с вашего позволения.

— Простите. Вы неплохо ориентируетесь в незнакомой обстановке. С вами приятно побеседовать.

Юрамото поднялся и подошел к ящику у стены.

— Здесь находится субботняя сейсмограмма.

Наклонясь над развернутой лентой, Родин внимательно слушал объяснения селенолога. Юрамото достал другие сейсмограммы, и майор начал сравнивать их между собой.

— Не объясните ли…

— С удовольствием. Я пришел сюда в 10.31 утра. До 10.49 (с точностью до секунд) сейсмограф ничего особенного не зарегистрировал, так как я сидел за столом и писал. Вот здесь сейсмограмма начинает отмечать мой спуск, пребывание внизу, подъем наверх. Вот это — удар дверей в шлюзовой камере, а что означает эта линия, вы наверняка угадаете…

— Удаляющиеся шаги.

— Да, когда я бежал к базе. Эти вот незначительные, неравномерные отклонения я бы отнес за счет людей, бежавших к радиотелескопу, и переполоха, вызванного первым убийством на Луне.

Родин поднял глаза и посмотрел на Гольберга — в глазах доктора мелькнули изумление и растерянность. Он снова повернулся к Юрамото.

— Это похоже на алиби.

— Нет, — улыбка селенолога была очень дружелюбной, но в ней чудилось сочувствие, — это и есть алиби.

— Вы так думаете?

— Твердо знаю.

— Я буду откровенен, профессор, вы, вероятно, поймете меня. Мне нужна полная ясность. А что, если это не субботняя сейсмограмма? Что, если на ней заранее или позднее было что-нибудь подрисовано?

— Должен вас разочаровать, майор. Мое алиби неоспоримо. Я уже говорил, что ленту обычно меняю в полдень. На это уходит немного — всего две-три минуты. Но это значит, что мы ежедневно теряли бы эти несколько минут. Во избежание потери времени с 10.50 до 12.10 самописцы одновременно записывают сейсмограмму на две ленты.

Селенолог развернул перед майором обе ленты. Он прав. В этом не оставалось ни малейшего сомнения. На субботней ленте действительно были зарегистрированы те же колебания. Они неопровержимо доказали алиби Юрамото.

— Еще два вопроса, если позволите, — устало сказал следователь.

— Кто даст напиться путнику, сам не будет страдать от жажды. Но у верного ли вы источника, майор?

— Не сомневаюсь. Итак, первый вопрос: почему на сейсмограмме не зарегистрирована тревога? Точнее, выстрел из ракетницы?

— Потому что сейсмограф не реагирует на свет.

Снова этот скрытый сарказм в словах Юрамото. «Не начинают ли у меня сдавать нервы, не поддаюсь ли я раздражению?»

— А ударная волна распространяющихся газов, возникшая при выстреле, была слишком слабой, — продолжал селенолог. — Что же касается сотрясения, которое приборы отметили в критический момент, то это, возможно, отдача. Тело перенесло этот, разумеется, ослабленный толчок на лунную поверхность.

— А почему вы говорите — возможно?

— Потому что отклонение слишком сильное, а радиотелескоп сравнительно далеко. Скорее это все-таки удар или прыжок вблизи от базы. Я затрудняюсь это объяснить.

— Вы сказали — прыжок?

— Да, прыжок или падение с большой высоты.

— Благодарю вас. И последнее — почему вы решили, что Шмидт убит?

— Совестно признаться, майор, но я понял это довольно поздно. Лишь увидев доктора, бегущего к радиотелескопу, я подумал, что, похоже, вы пытаетесь воссоздать картину убийства, и тут я прозрел. Как это сразу не пришло мне в голову! Ведь будь это самоубийство, в скафандре Шмидта не могло быть двух пулевых отверстий. Первый же выстрел оказался бы для него смертельным. И тогда я вам сказал, что преступник мог не бежать по серпантину, а спрыгнуть.

— Вам не приходит в голову, кто мог быть в этом замешан?

— Не имею ни малейшего представления, майор. Могу сказать лишь одно: кто бы ни был убийца, нервы у него железные. Ведь, как только вы прилетели, он должен был понять…

— Вспомнил! — Следователь резко повернулся к доктору. Вспомнил, о чем я подумал, когда мы были у Маккента. Но эта мысль тут же выскочила у меня из головы и я никак потом не мог ее воскресить. «Вы кружитесь около виновного, — сказал Маккент, рассуждая о нашей работе, — а он об этом не знает. А может быть, и знает… нет, не хотел бы я быть в его шкуре — круг сужается». Но, очевидно, вас это совсем не интересует. — Родин обернулся к селенологу.

— Жаль каждой росинки, которая не освежит цветка.

— Хорошо. Что мы выигрываем, делая вид, что речь идет о самоубийстве? Ничего, больше того, проигрываем. Ведь преступника не обманешь. Скрытность — на руку убийце. Я скажу об этом всем утром. Не буду навевать страшных снов.

Юрамото проводил гостей до дверей шлюзовой камеры.

— Гости из дому — печаль на порог.

Снаружи было тихо, холодно, неприветливо.

— Кажется, мы безнадежно влипли. — Вопреки отпечатанной и собственноручно подписанной инструкции «Как обращаться со скафандром» доктор отфутболил шлем в угол комнаты. — Смотрите, — с горечью добавил он и перечеркнул последнюю фамилию в своем блокноте. — Так! А теперь, быть может, пройти весь список заново?

— А почему бы и нет? — Родин сунул руку в карман, но тут же безнадежно махнул рукой: что за идея — запретить на Луне курить!

— Начнем с Глаца. С 9.00 до объявления тревоги он находился на командном пункте, у стены с телеэкраном.

— Дальше!

— Что касается инженера Мельхиада, то Глац, Ирма Дари и Рея Сантос подтвердили его алиби около 10.50.

— Перейдем к самой Ирме. До 10.50 она была у Глаца, потом вернулась на узел связи и наладила радиосвязь с Землей. Ее корреспондент утверждает, что около 11.00 она отвергла его радиокомплименты. Следовательно, в этот момент она не могла быть у радиотелескопа.

— Ланге?

— Тот, кто вознес человека до уровня бога! У него алиби примерно с 10.30, когда он вошел в фотолабораторию.

— Маккент?

— Биолог оказался у входа первым. По-видимому, он появился там в 11.01, не позднее. За две минуты, он не мог добежать от радиотелескопа до базы, даже если бы прыгнул с обрыва.

— Кто же остался?

— Нейман, который за несколько минут до тревоги включил прожектора ракетоплана. Это подтвердила Сантос. Никого, кроме этих восьми, здесь не было. И тем не менее Шмидт убит.