Легенды и мифы Невского проспекта - Наум Александрович Синдаловский

Над скверами и над рынками,

Над сполохами огней

Кучер с Александринки

Гонит своих коней.

Стремительные, как грозы,

Рвутся из-за кулис.

Бледнеют метаморфозы,

Исполненные на бис.

Квадрига по небу мчится,

Распугивая воронье,

Над медной императрицей,

Сподвижниками ее,

Над куполами храмов,

Назначенными на слом,

Над большевистским хламом

И над имперским злом, —

И над толпой стоустой

Гарантией вечных уз

Языческий бог искусства

И предводитель муз. ***

Как правило, в старом Петербурге в дни театральных премьер и бенефисов к подъезду Александринки выстраивалась длинная очередь карет и экипажей. Среди «золотой молодежи» того времени существовало убеждение, что ходить пешком в Александринский театр неприлично. Говорят, предприимчивые питерские извозчики специально ставили кареты вблизи театра, буквально в нескольких шагах от него. Здесь они нанимались столичными щеголями и лихо подкатывали к парадному входу в театр. Спектакли Александринки высоко ценились в обеих столицах, хотя профессиональная ревность, существующая до сих пор, не исчезала никогда. Одно театральное предание рассказывает, что, когда в Александринском театре готовились к предстоящим гастролям знаменитого московского актера М.С. Щепкина, петербургский актер Боченков, игравший те же роли, что и Щепкин, и очень боявшийся соперничества, мрачно шутил: «В Москве дров наломали, а к нам щепки летят».

Многие театральные имена, связанные с Александринкой, стали составной частью городской мифологии.

Драматическим актером и любимцем петербургской публики был потомственный артист, ведущий трагик Александринского театра с момента его открытия Василий Андреевич Каратыгин. Вместе с ним на сцене Александринского театра выступали его мать и отец. В городском фольклоре Каратыгин остался благодаря многочисленным театральным анекдотам и байкам, главным героем которых выступал этот острый на язык и талантливый трагик. Вот только некоторые.

Однажды летом в Петергофе был выездной спектакль Александринского театра. За неимением других мест, актеров временно разместили в помещении, где обычно стирали белье. Побывавший на спектакле Николай I поинтересовался у артистов, всем ли они довольны. Первым отозвался находчивый Каратыгин, легко каламбуря и смешивая понятие ласки, как проявления теплых чувств, с полосканием белья: «Всем, Ваше Величество, всем. Нас хотели полОскать и поместили в прачечной».

В другой раз, придя во время антракта на сцену Александринского театра, император обратился к артисту: «Вот ты, Каратыгин, очень ловко можешь превратиться в кого угодно. Это мне нравится». Каратыгин, поблагодарив государя за комплимент, согласился с ним и сказал: «Да, Ваше Величество, могу действительно играть и нищих, и царей». – «А вот меня, ты, пожалуй, и не сыграл бы», – шутливо заметил Николай. «А позвольте, Ваше Величество, даже сию минуту перед вами я изображу вас». Добродушно настроенный царь заинтересовался: как это так? Пристально посмотрел на Каратыгина и сказал уже более серьезно: «Ну, попробуй». Каратыгин немедленно встал в позу, наиболее характерную для Николая I, и, обратившись к тут же находившемуся директору Императорских театров Степану Александровичу Гидеонову голосом, похожим на голос императора, произнес: «Послушай, Гидеонов, распорядись завтра в 12 часов выдать Каратыгину двойной оклад жалованья за этот месяц». Государь рассмеялся: «Гм… Гм… Недурно играешь». Распрощался и ушел. На другой день в 12 часов Каратыгин получил, конечно, двойной оклад. По другому анекдоту, на ту же тему, Каратыгин, исполняя просьбу Николая I изобразить его, голосом монарха обратился к стоящему рядом с императором адъютанту: «Слушай, голубчик, распорядись послать этому актеришке Каратыгину ящик шампанского». Николай расхохотался, и наутро шампанское было доставлено к дому актера.

Однажды во время похорон писателя Полевого Каратыгин каламбуром остановил Фаддея Булгарина, который хотел ухватиться за ручку гроба: «Уж ты довольно поносил его при жизни».

В другой раз Каратыгин присутствовал на похоронах одного известного картежника, казацкого офицера. На следующий день его спросили: «Ну, как вам похороны?» – «Великолепно! Сначала ехали казаки с пиками, потом музыканты с бубнами, затем духовенство с крестами, потом покойник с червями, а за ними шли дамы, тузы, валеты, и в конце двойки, тройки, четверки», – играя картежной терминологией и каламбуря, ответил Каратыгин.

Каратыгину приписывают и другие каламбуры, адресованные плодовитым, но бездарным авторам театральных водевилей. Об одном из них он сказал: «Лучше бы он писал год и написал что-нибудь годное, чем писал неделю и написал НЕДЕЛЬНОЕ». А актеру, обратившемуся к нему с вопросом: «А помнишь ли ты мою пьесу?», он ответил: «Еще бы! Я ведь злопамятный».

В другой раз, по поводу драмы «В стороне от большого света», Каратыгин будто бы сказал: «Первое действие драмы происходит в селе, второе – в городе, все же остальное написано ни к селу, ни к городу».

Каратыгина похоронили на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры. Согласно одной из легенд, он был положен в гроб живым и перед смертью будто бы даже приподнялся. Как утверждают жизнерадостные театралы, это была его последняя искрометная шутка.

В 1835 году на сцене Александринского театра дебютировала Варвара Николаевна Асенкова. Она родилась в театральной семье. Ее мать была воспитанницей Театрального училища и долгое время выступала на петербургской сцене. Современники утверждают, что Варвара Асенкова была «грациозная, миловидная, с лукавой улыбкой на устах» артистка, которая особенно хорошо выглядела в водевилях, где исполняла так называемые роли с переодеванием: юных маркизов, юнкеров, малолетних королей. В то же время она была первой исполнительницей таких значительных драматических ролей, как Софья в комедии Грибоедова «Горе от ума» и Марья Антоновна в гоголевском «Ревизоре».

Как и положено, Асенковой увлекались, ее любили, из-за нее случались скандалы. Согласно литературному анекдоту, дошедшему до нашего времени, героем одного такого скандала стал Пушкин. Вот текст этого анекдота. В санкт-петербургском театре один старик сенатор, любовник Асенковой, аплодировал ей, тогда как она плохо играла. Пушкин, стоявший близ него, свистал. Сенатор, не узнав его, сказал: «Мальчишка, дурак!» Пушкин отвечал: «Ошибка, старик! Что я не мальчишка – доказательством жена моя, которая здесь сидит в ложе; что я не дурак, я – Пушкин; а что я тебе не даю пощечины, то для того, чтоб Асенкова не подумала, что я ей аплодирую».

Надо сказать, что этот старинный анекдот сохранил для потомков одну исключительно любопытную и немаловажную деталь. Первоначально Асенкова и в самом деле не вызывала восторга избалованного петербургского зрителя. Ее подлинный талант проявился гораздо позже. И Пушкин, который впервые увидел ее на сцене всего лишь за полтора-два года до своей гибели, когда Асенкова впервые только появилась на александринской сцене, имел все основания быть недовольным ее игрой.

Согласно легендам, у Асенковой был сын, отцом которого петербургская