'Современная зарубежная фантастика-2'. Компиляция. Книги 1-24 - Дженн Лайонс

моих взглядов. Видимо, разделения на мужские и женские бани здесь не существовало.

Мой гнев пошел на убыль. Что-то меня отвлекло.

– Прости. Ты о чем-то меня спросил? – За лифом последовала юбка с разрезом, затем нарукавники и блузка. Тело Калиндры было подтянутым и мускулистым. Когда она наклонилась, чтобы стянуть с себя сапоги, я заметил на ее спине старые, тянущиеся крест-накрест шрамы, – отличительный признак непокорного раба. Я увидел свидетельства того, что жизнь у нее была нелегкая: шрамы на запястьях и лодыжках, клеймо на задней поверхности бедра. Старые раны, побелевшие шрамы. Если она и была чьей-то рабыней, то давно.

– Я забыл.

Я уставился на нее. У Калиндры было слишком вытянутое лицо, а нос – слишком крючковатый. В Кууре ее бы сочли недостаточно мягкой и свежей, но она была твердой, храброй и дикой и обладала своей собственной красотой.

Калиндра заметила, что я глазею на нее, и усмехнулась.

– У тебя на родине нет публичных бань? Не может быть, чтобы ты никогда не видел голых женщин.

– Видел, но не таких, как ты.

Калиндра хотела сказать в ответ какую-то остроту, но та застряла у нее в горле. Мы слишком долго смотрели друг на друга. Ты знаешь, как это бывает? Ты смотришь на кого-то, и, может быть, ситуация подходящая, а может – нет, но вы смотрите друг другу в глаза, и все защиты и стены, которыми мы окружаем себя, неожиданно не срабатывают. Ты смотришь слишком долго, и ты видишь слишком многое, и внезапно накатывает возбуждение, и ты понимаешь, как сильно ты хочешь того, кто находится напротив тебя. И ты понимаешь, что это чувство взаимно. Калиндра сделала шаг ко мне и поднесла руку к моему лицу.

Я знал, что будет дальше. Мне хотелось, чтобы это произошло, но в моем сознании промелькнул десяток отвратительных образов. «Подарок» Ксалтората.

Я отвернулся.

Я хотел ее, честное слово, но я совсем себе не доверял.

Дрожащими руками я стянул с себя подвязанные бечевкой штаны, отпихнул их в сторону и нырнул в водоем, словно кролик, который прячется от волка. Вода обжигала, но я не обращал на это внимания.

Может, я хотел причинить себе боль.

– Знаешь, что на Инистане мне нравится больше всего? – Калиндра зашла в воду, подняв тучу брызг.

Ее голос доносился откуда-то издали. Я открыл глаза. Калиндра погрузилась не в тот водоем, в котором был я, а в соседний. В отличие от меня, она не забыла взять полотенца, мыло и губки.

– Что? – спросил я.

– То, что у тебя есть право сказать «нет».

Будь ее слова кинжалами, они резали бы медленно и глубоко. Я вдруг почувствовал, что расслабился, и это ошеломило меня. Какая мощная мысль!

Это – место, где я могу сказать «нет».

Я выдохнул и ухватился за стенку водоема, словно утопающий. Я подтянулся, положил руки на черный камень и опустил на них подбородок. Калиндра могла мне солгать: ведь мой гаэш, в конце концов, все еще находился у Хамезры. Я вспомнил слова Таджи о том, что в гаэше заключена свобода. Я все равно мог сказать «нет». Я мог отвергнуть даже приказ гаэша.

Когда Калиндра потянулась за мочалкой, я прикоснулся к ее ладони.

– Я не хочу говорить «нет», честно, – признался я. – Но я просто не знаю, как сказать «да».

У нее была замечательная улыбка.

– Тогда пока остановись на первом ответе – пока не поймешь, как дать второй. А когда поймешь… – Калиндра взяла меня за руку и поцеловала кончики моих пальцев – медленно и осторожно, словно рука была драгоценной и хрупкой, – тогда разыщи меня.

Я снова содрогнулся, но это была приятная дрожь. Медленные, нежные движения Калиндры каким-то образом побеждали во мне оскверненные воспоминания, оставленные Ксалторатом.

Калиндра вложила мне в руку губку.

– А теперь мойся, обезьянка, а то мы опоздаем на праздник.

28: Лучшие лекари

(Рассказ Когтя)

Тяжелый груз лежал у него на веках, и кто-то сидел у него на груди. Кирин старался дышать, но это было нелегко. Он был прижат. Он не мог двигаться. Он не мог…

Кирин заглотнул в себя воздух и открыл глаза. Он лежал на чем-то мягком, под головой была подушка. Полог из синего муарового шелка поблескивал в лучах утреннего солнца. В воздухе сладко пахло жасмином и сиренью.

Груз у него на груди был не человеком и не водяным буйволом: Кирина придавила шелковая простыня.

Кирин сел на постели. Сейчас, как и в детстве, когда он болел красной лихорадкой, он настолько ослабел, что каждое движение было для него настоящим подвигом. На груди у него была большая белая повязка. Он протянул руку и прикоснулся к гладкой поверхности камня, висевшего у него на шее. Камень никуда не делся.

– О! Он очнулся! Мастер Лоргрин, он очнулся! – воскликнула какая-то молодая женщина и показалась за шелковыми занавесками, висевшими по бокам кровати. Ее синяя сорочка больше походила на нижнее белье, чем на обычную одежду, и практически не оставляла простора для воображения.

– Я… – Язык застрял у Кирина в горле. Ему хотелось пить и есть, но при этом его мутило.

Еще один голос. Мужской.

– Подержи его. Он должен выпить вот это.

Кирин поднял взгляд и увидел пожилого мужчину, одетого в синюю одежду врачевателя. Он прижал к губам Кирина кубок, и у юноши не было сил, чтобы оттолкнуть его.

– Ну же, дитя. Тебе нужно попить, – сказал старик. – Я знаю, что тебя мучает жажда. Обещаю, что от этого тебя не стошнит. Ты должен мне поверить.

В кубке была не вода, не пиво и не вино, однако эта жидкость оказалась восхитительной на вкус, и он с удовольствием ее выпил. Затем женщина опустила его обратно на подушки.

Кирин заснул.

* * *

Позднее, в один из тех коротких промежутков, когда Кирин приходил в сознание, а вокруг было светло, он осмотрелся. Он лежал на огромной кровати, под пологом из синего шелка; шелковыми были и простыни. В Кууре шелк стоил так дорого, что его меняли на золото по весу. Шить из него простыни было все равно что рассыпать золотую пыль в конюшне.

За всю свою жизнь Кирин ни разу не видел такой огромной и роскошной комнаты. Позолоченные статуэтки, вазы из тонкого фарфора со свежими экзотическими синими цветами занимали все свободные поверхности. В центре комнаты с потолка свисал золотой канделябр с сапфировыми кристаллами. Стены были выложены темно-синей плиткой с золотой гравировкой. Неделю назад ему, возможно, понравилось бы здесь жить – или