Иван Грозный - Казимир Валишевский

Царь боролся в это время со внутренними смутами, явившимися последствием его реформ. Вскоре его постигло ужасное несчастие. С 1563 по 1570 г. Иван напрасно старался предотвратить татарское нашествие, которым ему угрожала Польша. Безуспешно послы его, как Нагой и Ржевский, являлись к хану с миролюбивыми речами и великолепными подарками. То же самое делала и Польша. Кроме того султан, раздраженный взятием Казани и Астрахани, был на стороне Сигизмунда-Августа. В 1569 г. Астрахани угрожало нашествие татар, соединившихся с турками. На одном из судов, прибывших с мусульманами, был Семен Мальцев, отправленный Иваном к Ногайским татарам и перехваченный казаками. В 1570 г., желая задобрить султана, Иван срыл крепость, недавно выстроенную на Тереке. Но султан потребовал возвращения Казани и Астрахани и признания Московского государства подвластным Порте. Переговоры с ним, конечно, были прерваны. В мае 1571 г. татары беспрепятственно перешли Оку и появились под Москвой. Иван последовал примеру предков: сперва скрылся в Серпухов, потом в Александровскую слободу и, наконец, переехал в Ростов. Оставленная на произвол Москва сделалась добычей огня и местом ужасного кровопролития. Свидетельства современников, конечно, преувеличивают число жертв, они говорят о 800 000 душ, погибших в пламени. Митрополит вместе с остальным духовенством ожидал смерти, запершись в Успенском соборе. Князь Иван Дмитриевич Бельский, которому была поручена оборона Москвы, задохся в погребе, где искал спасения. По своему обыкновению, татары отказались от приступа на Кремль и ушли, уведя с собой 150 000 пленных. Цифра эта тоже, вероятно, преувеличена, хотя нужно помнить, что в таких случаях все окрестное население сбегалось в Москву.

Разорение было ужасно, но еще больше было унижение. Уходя, хан писал царю: «Я разграбил твою землю и сжег столицу за Казань и Астрахань. Ты не пришел защищать ее, а еще хвалишься, что ты московский государь! Была бы в тебе храбрость и стыд, ты бы не прятался. Я не хочу твоих богатств, я хочу вернуть Казань и Астрахань. Я видел дороги твоего государства»… Иван проглотил обиду. Как видно, он не в одном только бегстве следовал примеру своих предков. Ответ его хану был полон смирения. Он просил хана о перемирии и предлагал ему Астрахань. Но в письмах к Нагому, жившему в Крыму, царь придавал своей уступке двусмысленный характер. Он хотел, чтобы хан посадил в Астрахани одного из своих сыновей, а при нем был бы боярин царя, как в Касимове. Касимов был небольшим татарским ханством. Оно подчинялось верховенству Москвы и было почти поглощено ею. Мирные предложения Ивана подкреплялись обещанием денег. Иван даже готов был унизиться до уплаты ежегодной дани.

Начались переговоры. Хан ни о чем не хотел слышать, если ему не возвратят Казани и Астрахани. Так как сношения с Москвой затягивались, хан потребовал от Ивана 2 000 рублей в счет будущей дани. Деньги ему нужны были, как он говорил, для покупки некоторых вещей и товаров по случаю семейных торжеств. Однако Иван уже успел принять кое-какие меры и спешно собирал войска. Ссылаясь на истощение казны из-за татарского набега, он послал хану «все, что оказалось» – 200 рублей! Магомет-Гирей понял, что царь старается лишь оттянуть время. В 1572 г. он опять двинулся через Оку, но на берегу Лопасни, в 50 верстах от Москвы, он столкнулся с войском князя Михаила Ивановича Воротынского. Хан отступил. Иван сразу изменил тон. Он отказывался от всех уступок, сделанных хану, и уже не унижался перед ним, а издевался над ним.

Жестокие смуты поддерживали в Иване постоянное возбуждение, с которым он уже не мог справиться. Он обвинял бояр в несчастии, постигшем Москву, он готов был их заподозрить в сношениях с татарами. Один из бояр, Мстиславский, повинился в этом перед царем. Подозрения усилились, казни участились. Несчастным шведским послам пришлось на себе испытать тяжесть царского гнева. В 1571 г. Иван двинулся на Новгород. Здесь он пожелал видеть шведских послов и поговорить с ними насчет Екатерины. Аудиенция происходила на улице. Иван сказал послам, что все было бы хорошо, если бы ему вовремя выдали Екатерину. Брак герцога Иоанна с ней испортил все дело в Ливонии. Царь при этом уверял, что давно считал Екатерину вдовой, иначе ему бы не пришла мысль в голову разлучать жену с мужем, а мать с детьми. Но того, что было сделано, не поправишь, а ему нужна теперь вся Ливония, в противном случае война будет продолжаться. Когда царь вернулся из Новгорода, после пролития крови, он немного смягчился. Послы были приглашены к царскому столу и были совершенно неожиданно запрошены через уполномоченных Ивана о дочери Иоанна. О ней сказали, что она красива, и царь пожелал видеть ее портрет.

Это уж, наверное, царь заботился не о сыне. Несколько раз женатый после смерти Анастасии, Иван до конца своих дней был поглощен заботами о подыскании жены, что напоминает историю Генриха VIII или сказку о Синей Бороде. Донесение шведского посольства, составленное Паулем Юнстеном, изобилует любопытными подробностями. Выражая теперь свое расположение к Швеции, Иван прибег к своей излюбленной эпистолярной полемике и разошелся во всю ширь.

«Скажи нам, кто был твой отец и как звали твоего деда? Король ли он был? Какие государи тебе братья и союзники? Нам брат римский император и другие государи. Можешь ли ты их назвать своими братьями»?

Далее шли новые объяснения насчет Екатерины.

«Если бы было известно, что Иоанн жив, он, Иван, и не подумал бы отнимать ее у него. Он имел в виду возвратить ее брату ее, королю польскому, и получить от него Ливонию. К сожалению, благодаря этой лжи было пролито много крови и послам царя в Стокгольме чинили обиды, а это были важные особы, а не какие-нибудь мужики, вроде послов Иоанна». Иоанн отвечал. Он умел и любил писать ядовито, но это не смущало русского царя и он снова писал: «Совершенно верно, что ты мужичий сын…», и снова принимался за свой допрос: «Твой отец Густав, чей был сын?.. Разве не бывало в его царствование, что русские купцы придут в его страну с салом и воском, и он наденет рукавицы и пойдет до самого Выборга щупать товары и торговаться?.. И ты еще говоришь о королях, твоих предшественниках! Какие короли? Откуда ты их берешь? Не из своего ли чулана?»

Впрочем, царь объявлял, что он готов примириться с сыном торговца салом при условии, что он повинится и почтит, как полагается. Тогда он обойдется с ним по-родственному. В противном случае пусть он узнает, что случилось узнать крымскому хану от царских воевод: царю не пришлось даже меча обнажать, достаточно было бояр, чтобы справиться с ним. Письма летели одно за другим. Иван писал королю строгие приказы и угрожал ему решительными мерами. Наконец Иван объявил, что он не намерен больше продолжать спор на бумаге, вероятно, после какого-нибудь слишком острого ответа, так как он писал, что король лает на него, как пес. Царю не пригоже связываться с ругателем, писал Иван, если же король непременно хочет проявить себя в подобных спорах, то пусть он поищет какого-нибудь мужика вместо московского царя.

Письма эти, конечно, не внушали королю охоты продолжать переговоры и не подавали надежд на успех сношений. Кроме того, король знал, что Иван старается вступить в сношения с заключенным Эриком и заключить союз с Магнусом.

Соглашение явилось благодаря двум ливонским регентам – Таубе и Краузе. Один из них был советником дерптского епископа, а другой членом ливонского посольства, отправленного в Москву в 1557 г. Они перешли на сторону царя и стали орудием его политики. В 1568 г. они вспомнили о старой попытке сближения между Альбертом прусским и отцом Ивана. Они создали дипломатическую комбинацию, к которой тогдашний вассал Польши отнесся довольно благосклонно. Несмотря на неудачу, впоследствии оба они были награждены царем – один княжеским титулом, а другой боярским званием.

Еще в 1567 г. Иван думал сделать правителем Ливонии кого-нибудь из бывших членов ордена. Кеттлер и Фюрстенберг отказывались. В 1570 г. ренегаты указывали на Магнуса.

В 1560 г. Магнуса прогнали из Ревеля. На следующий год брат его думал устроить помощником епископа в богатой гильдесгеймской епархии, но и отсюда его удалили, после чего он снова отправился в Ливонию, где на его глазах шведы и поляки делили между собой земли, о которых он сам мечтал. Он безуспешно пытался вступить в союз с той или другой стороной. Легко представить его радость, когда Таубе и Краузе предложили ни более, ни менее, как королевскую власть под верховенством московского царя. Магнус испросил для соблюдения формы согласие своего брата Фридриха II, уверяя его, что новое королевство останется в полной зависимости от Дании. Также для соблюдения формы старший брат сделал некоторые возражения, и дело было решено. Уполномоченные Магнуса привезли из Москвы неожиданные, великолепные условия. Ливонская корона должна была стать наследственной в роду нового короля. В том случае, если все мужское потомство его вымрет, она переходит к датскому королю. Москва отказывалась от всех своих завоеваний в Ливонии и обещала Магнусу помощь для взятия Риги, Ревеля и других городов. Магнус за это должен был служить царю в военное время. В мае 1570 г. Магнус лично отправился в Москву в сопровождении свиты в 400 человек. Вместе с короной Магнус получил и руку племянницы Ивана Евфимии. В приданое за ней царь обещал 5 бочек золота. Ливония сохраняла свою веру и порядок, царь отказывался посылать туда русских должностных лиц.