Тайна жизни: Как Розалинд Франклин, Джеймс Уотсон и Фрэнсис Крик открыли структуру ДНК - Маркел Ховард

Благополучно вернув себе тему ДНК, Уилкинс упустил положение, которое, возможно, позволило бы ему первым открыть двойную спираль. После поездки в Кембридж, когда он сидел у себя в кабинете в несколько угнетенном состоянии, пришла Франклин кое-что обсудить. Уилкинс удивился, ведь они напрямую не общались с тех пор, как он и Стоукс бежали от ее «вспышки». Убедившись, что это ему не снится, он предложил Розалинд сесть, и она стала говорить о замеченной ею новой В-конфигурации ДНК. Это была та форма, которую Стоукс и Уилкинс сочли спиральной. Франклин сообщила, что относительные интенсивности линий свидетельствуют, что в молекуле ДНК имеется два сгущения вещества, разделенные тремя восьмыми периода повторяемости вдоль оси. Уилкинс с удивлением смотрел на ее рисунок. К сожалению, ни он, ни Франклин не поняли, что это означает. Опять-таки это была для них потрясающая возможность сотрудничества, которая была утрачена почти так же быстро, как и появилась. Следующие полвека Уилкинс пытался объяснить, почему они не увидели, что два скопления вещества, разделенные тремя восьмыми периода повторяемости вдоль волокна, представляют две скрученные в спираль цепи ДНК{719}. В тот момент, однако, Уилкинс все еще был в плену идеи о трехцепочечной структуре. Он не видел следующего шага, хотя ответ был в прямом смысле у него перед глазами{720}. Фрэнсис Крик обоснованно не верил, что Уилкинс так близко подошел к разгадке ДНК: «У него было столько же информации, сколько у нас, а теперь он говорит, что уловил суть статьи Чаргаффа, но это ерунда. Может, он и скользнул по сути взглядом, но он ее не увидел, вот и все»{721}.

Мораторий на работы по ДНК в Кембридже был спущен сверху: от Брэгга к Перуцу, от него к Джону Кендрю и, наконец, достиг Уотсона и Крика. Крику велели «знать свой шесток» и доделывать диссертацию, а Уотсона направили на исследования вируса табачной мозаики, названного так потому, что листья зараженных им растений табака покрываются зелеными и желтыми пятнышками{722}. Этот вирус, геном которого представлен одноцепочечной РНК, активно изучали не только из-за того, что он причинял значительный ущерб табачной промышленности: большой интерес вызывал механизм его проникновения в клетку-хозяина и подчинения себе ее аппарата размножения{723}.

После отповеди Франклин Уотсон был вынужден признать, что его модель тройной спирали негодная. Брэгг еще сильнее остудил его пыл, велев отправить шарики, стерженьки, скрепки и прочие детали, из которых они с Криком собрали свою шаткую конструкцию, Уилкинсу в Королевский колледж. Между тем раздор между Уилкинсом и Франклин лишь усилился после их поездки в Кембридж. «Вместо того чтобы заниматься моделированием под руководством Мориса, – пошутил Уотсон, – она предпочла бы закрутить медную проволоку вокруг его шеи»{724}. Почти шесть месяцев детали «конструктора» валялись в мятой картонной коробке в дальнем закоулке биофизической империи Королевского колледжа. В июне 1952 г. Уилкинс поинтересовался, не хотят ли Уотсон и Крик получить «набор для моделирования» обратно, и они его забрали{725}.

Джеймс Уотсон совершенно не собирался отказываться от задачи всей своей жизни. На его счастье, Джон Кендрю не пытался возродить его интерес к миоглобину, полагая, что запрет Брэгга заниматься ДНК не стоит того, чтобы о нем думать{726}. В лаборатории Уотсон делал вид, что возится с вирусом табачной мозаики, который называл идеальной маскировкой своего интереса к ДНК{727}. Темной и промозглой кембриджской зимой он потихоньку подучивал теоретическую химию и штудировал журналы по генетике в надежде найти какую-нибудь нужную информацию о ДНК{728}.

Его первый семестр в Кембридже завершался, приближалось Рождество, и Крик сделал ему подарок – второй экземпляр книги Лайнуса Полинга «Природа химической связи», которую им удалось несколько недель назад откопать в магазине Blackwell's в Оксфорде, с дарственной надписью «Джиму от Фрэнсиса – Рождество'51». Листая шедевр Полинга, Уотсон надеялся все-таки отыскать подсказки и «взломать» ДНК. Убежденный атеист, он оценил подарок Крика: «От пережитков христианства определенно есть польза»{729}.

После Рождества 1951 г. Уотсону и Крику едва не подрезали крылья. Брэгг по-прежнему был в таком гневе из-за фиаско с тройной спиралью, что по окончании праздников развернул бурную деятельность, чтобы указать Крику на дверь. 18 января 1952 г. он написал конфиденциальное письмо физиологу Арчибальду Хиллу, изучавшему мышечную деятельность, который несколькими годами ранее взял Крика на работу в Кембридж. Целью этого послания было изгнать Крика из Кавендишской лаборатории:

Здесь, в команде Перуца, работает один молодой человек, которого я какое-то время считал вашим протеже, занявшимся биофизикой по вашему совету. Это Крик. Он меня беспокоит, и, если ваш интерес к нему не был мимолетным, я хотел бы проконсультироваться с вами по его поводу. Он здесь работает над диссертацией, хотя ему 35 лет, но прежде его попыткам мешала война. Меня тревожит, что его практически невозможно заставить заниматься каким-либо постоянным делом, и я сомневаюсь, что он собрал достаточно материала для диссертации, которую должен защитить в этом году. Тем не менее он решительно настроен только на исследовательскую работу и жаждет здесь остаться. У него жена и семья, и ему следовало бы искать место. Мне кажется, что он переоценивает свои способности исследователя и вряд ли может получить работу, не связанную ни с какими другими обязанностями. Заинтересованы ли вы в его карьере настолько, чтобы ее обсудить? Я был бы рад, если бы вы помогли мне решить, какую позицию в отношении него занять{730}.

К счастью, под влиянием Хилла Брэгг остыл и воздержался от репрессий. Тем не менее напряжение в отношениях Крика с Брэггом и его вторжение в научную вотчину Королевского колледжа угрожали его карьере. Сегодня всем ясно: неважно, что Крика мало кто мог выносить и тем более понимать, зато его научные озарения часто оказывались бесценными. Он глубоко чувствовал биологический смысл вплоть до молекулярного уровня. Правда, в описываемый период он еще не убедил в этих уникальных талантах никого, кроме самого себя и Джеймса Уотсона. Крику представлялось, что его деятельности в Кембридже ничего не угрожало, он даже не подозревал, как близок был к увольнению.

Часть IV

Мораторий: 1952

И потом, многие россказни старика Джима Уотсона – совершенные выдумки, о его распрях с Криком и всем таком прочем… он не всегда точен. Это никоим образом не книга зрелого человека; а почти буквальное воспроизведение его, 25-летнего, писем отцу и матери, о чем и следует помнить. Весьма дерзкий молодой человек впервые приезжает в Европу… его дикая реакция на все… это беллетристика.