Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века - Коллектив авторов

– Вставай! Скорее поднимайся! Тучжуан не видно! – Лань Юй вбежал в комнату и потряс меня.

– Угу, – пробормотал я, не обращая на него внимания.

– Тяньмин! Тучжуана нет!!! – он сгреб с меня одеяло.

Делать нечего, пришлось вставать, и лишь выйдя на улицу, я понял, что Тучжуан и правда не видно.

Это был самый сильный туман из всех, что я видел в своей жизни, небо и земля – все было скрыто. И даже стоявшего рядом Лань Юя не было видно. Перед глазами все было белым-бело, и еще в воздухе стояла влага. Я никогда не видел такого тумана, даже дышать было тяжело. Я подошел к Лань Юю, который пытался двумя руками поймать эту белизну, повисшую в воздухе, словно огромный паук, захваченный в плен своей же собственной сетью.

– Вы, оба, зайдите внутрь! – крикнул наставник.

Мы вернулись в комнату, наставник сказал:

– Из-за такого сильного тумана невозможно будет отправиться в поле, ну и хорошо, мне как раз надо с вами кое о чем поговорить.

Наставник извлек из-под кровати покрытый ржавыми пятнами жестяной ящик. Он открыл его, мы с Лань Юем подошли поближе, света не хватало, видно было лишь примерно, что лежит внутри – там были сона, большие и маленькие, длинные и короткие. Согнувшись, наставник перебирал инструменты в ящике, выбирал, присматривался, в итоге вытащил одну короткую сона, взял ее в рот и она тут же издала долгий звук – гудение. Выпрямившись, наставник передал ее стоявшему рядом со мной Лань Юю:

– С сегодняшнего дня тебе не надо больше ходить в поле, сосредоточься на игре на сона. Сначала научись выдувать звонкие звуки, а потом я научу тебя основным мелодиям.

Я не могу описать выражение лица Лань Юя в тот момент. Когда он взял сона, показалось, два ярких луча света пронзили сумрак комнаты, это были глаза Лань Юя. Я видел, как слегка подрагивали руки, державшие сона, потом он неловким движением положил ее в рот, надул щеки, сона издала сдавленный звук, он снова надул щеки, и снова раздался сдавленный звук.

Я думал, что теперь учитель даст и мне сона, может даже и подлиннее, побольше, чем у Лань Юя. Я, не отрываясь, смотрел на руки учителя, надеясь, что он возьмет длинную сона, испытает ее и передаст мне. Но я не буду так нерешителен, как Лань Юй, не буду играть при всех, а найду место, где никого не будет, и попытаюсь поиграть.

Учитель действительно достал сразу несколько сона, вытащил одну, поиграл на ней, затем, засучив рукава, протер ее и положил на место, затем вынул другую, также поиграл на ней и убрал. Я во все глаза смотрел на него, надеясь, что следующая сона предназначается мне. Увидев короткую, я пугался, что это для меня, мне хотелось сона длинее, чем у Лань Юя. Но чем меньше становилось сона на дне ящика, тем более тяжело становилось на сердце. Я подумал, что и короткая сойдет, любую возьму.

«Хлоп!» – наставник захлопнул крышку ящика.

Я не сыграл на сона. Вечером я сказал Лань Юю, что хочу вернуться домой. Тот ответил:

– Ты же только что ездил домой!

– Я не хочу учиться играть на сона. Я только сегодня понял, что не понравился наставнику.

Лето в Тучжуане было не таким красивым, как в Шуйчжуане, однако осенью тут всегда было красиво. Хотя горы в Тучжуане мелковаты, однако они покрыты деревьями разных видов, вечнозеленые сосны и клены с опадающими листьями переплетались между собой. Летом все было одинаково зеленым, а вот осенью клены словно напивались вина. И этот ряд гор, в котором красное перемежалось с зеленым, уходил вдаль, словно ожившее многоточие. С сумкой на спине я шел вдоль этого многоточия, шел и плакал, горе мое было велико. В Тучжуане дни так и тянулись, на сона я не научился играть, а вместо этого стал батраком в семье наставника Цзяо. Потом я подумал о том, что жители Шуйчжуана, конечно, посмеются надо мной, если я вернусь туда, так и не дотронувшись до сона. А больше всего беспокойства вызывал отец, я не боялся, что он побьет меня, а волновался, как бы его удар не хватил от злости.

Я хотел тайком сбежать – с того самого дня, когда Тучжуан пропал из виду. Вчера вечером мой друг Лань Юй залез ко мне на кровать и начал играть на сона, искоса поглядывая на меня, уголки его глаз самодовольно поднялись вверх. Я понимал, что это он выделывается передо мной, но не испытывал к нему враждебных чувств, потому что повел бы себя точно так же на его месте. Голова у Лань Юя была большая, поэтому он был очень умный, он уже мог сыграть траурные мелодии, которым его обучил наставник, так, что у меня увлажнились глаза. В самом интересном месте он остановился и объяснил, что это называется портаменто, то есть «долгая нота». Я каждый день ходил работать в поле с женой наставника, он приходил туда, где я работал, закапывался в стог сена и начинал играть. По пути к дому у меня болело все тело, даже покачивался от усталости при ходьбе, а Лань Юй скакал и прыгал, свежий, словно зеленая трава, покрытая утренней росой.

Я ушел. Никто не знал, что я ухожу. В этот момент Лань Юй бормотал что-то во сне, сжимая при этом свою сона. Я поначалу хотел с ним попрощаться, но испугался, что он своими криками разбудит наставника с женой. Выйдя из дома, я обнаружил, что еще не рассвело, вокруг стояла темнота, от которой сжималось сердце. Я на ощупь сел на крыльце под карнизом и подумал о своей жизни в Тучжуане, о наставнике и его жене. Жена наставника была хорошим человеком, похожа на мою мать, в поле она не давала мне много работать, во время еды всегда подкладывала мне кусочки. Больше всего я не был привязан к наставнику и даже про себя придумал ему прозвище – Головешка Цзяо. В нем не было ничего хорошего, целыми днями он молчал с каменным лицом, да еще и на сона не дал мне поиграть. В результате раздумий в душе смешались разные чувства, горло сжалось, и я тихонько заплакал. Плакал я, пока небо не начало проясняться и стало видно дорогу домой. Только тогда я поднялся и отправился в путь. Пройдя немного, я обернулся, и слезы снова закапали из глаз.

Настал момент уходить из Тучжуана. Больше всего на свете я боялся, что не смогу стать мастером игры на сона. Вспомнилось, как я заявил родителям, что обязательно научусь играть мелодию «Сто птиц летят к фениксу». Но в нынешней ситуации даже и речи об этом не могло быть, я даже простой траурной мелодии не освоил. Мне казалось, что больше всего я провинился перед Ю Бэнынэном из Шуй-чжуана. Он с чистым сердцем послал сына учиться играть на сона, а тот, проучившись полгода, не получил даже возможности извлечь сдавленный звук из инструмента, если об этом узнают в Шуйчжуане, у людей зубы от хохота повыпадают. Я снова впал в тоску, но свое намерение вернуться домой не оставил, ведь все равно рано или поздно я, не солоно хлебавши, вернусь домой, так лучше пусть это произойдет раньше, так хоть смогу дома помогать по хозяйству.

Шуйчжуан возник на горизонте, где земля сливается с небом, спокойный, словно спящий ребенок. За поворотом уже была земля Шуй-чжуана. Узкая дорога, извиваясь, шла под уклон, она походила на вырезанную и брошенную на горном склоне кишку курицы. По обеим сторонам росли кустарники пираканты, их ветви буйно разрослись и нависали над дорогой, недовольные своей участью. Из-за этого путь стал таким узким, что его практически не было видно.

Завернув за угол, я услышал голоса за пригорком. Я приподнялся на цыпочках и увидел, что это старый дядюшка Чжуан вместе с целой толпой людей затыкает соломой щели в крыше своего нового дома. Среди них был и мой отец, Ю Бэньшэн из Шуйчжуана. Я потихонечку пробрался сквозь заросли пираканты и затаился в траве.

– Тяньмин давно не был дома? – спросил дядушка Чжуан отца.

– Так он играет! Столько мелодий уже выучил! – громко ответил отец.

– А я и не думал раньше, что из Тяньмина выйдет мастер игры на сона! – снова сказал Чжуан.

– Тяньмин умнее меня, вы не смотрите, что он обычно помалкивает, как возьмется за дело – так все здорово получается, – ответил отец. – Недавно приезжал домой, так заявил мне и матери, что обязательно научится играть «Сто птиц летят к фениксу»!

Дядюшка Чжуан засмеялся, он понимал, что отец хвастается:

– «Сто птиц летят к фениксу»! «Сто птиц летят к фениксу»! Я и то столько лет не слыхал эту мелодию – последний раз это было лет десять назад. Тогда умер учитель Сяо из Хочжуана и наставник Цзяо играл на похоронах. До сих пор помню тот день: родственники и ученики стояли на коленях во дворе, сливаясь в одну черную массу, наставник Цзяо сидел в кресле возле гроба и сосредоточенно играл эту мелодию! Картинка прямо стоит перед глазами.

– Когда Тяньмин вернется, я попрошу его сыграть для вас, – пообещал отец.

– Тогда это принесет славу и нам, и Бэньшэну, только я боюсь, что Тяньмину так не повезет, ведь эту мелодию передают лишь одному из учеников из всех, – сказал дядюшка Чжуан.

– Вы можете не верить в него, а я верю в своего сына! – ответил отец.

Словно змея я вылез из травы, домой возвращаться не хотелось, мне захотелось играть на сона – впервые за все это время у меня возникло такое желание.