Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века - Коллектив авторов

Мужчина, стоявший под навесом, показал трубку:

– Я курю это.

Я, отец и мой будущий наставник с черным лицом застыли молча, главным образом потому, что не знали, что говорить. Самым спокойным был «кусок угля» – все-таки это была его вотчина, поэтому его лицо было расслаблено. Он посмотрел на небо, я тоже посмотрел на небо; он наверняка думал, что сегодня хорошая погода, и я тоже подумал, что сегодня хорошая погода. Солнце было похоже на свежеподжаренную яичницу, оно слепило глаза, мой будущий наставник, прикрыв ладонью глаза, взглянул на солнце, затем медленно набил трубку, раскурил ее и, наконец, заговорил.

– Из какой деревни? – говоря это, он не смотрел ни на меня, ни на моего отца, однако отец обрадовался даже его высокомерию. Он сделал два шага вперед и сказал:

– Из Шуйчжуана. Приехали по рекомендации Ю Шухуа. – Отец особенно выделил интонацией имя Ю Шухуа. Ю Шухуа был моим дядей по отцу, а также старостой нашей деревни Шуйчжуан.

Я услышал какой-то звук, раздававшийся из носа наставника игры на сона, было похоже, что какая-то гусеница пытается оттуда выбраться. Он продолжал курить, низко наклонив голову, как будто не слушал, что говорил ему отец. Увидев, что фамилия старосты Ю не произвела должного впечатления, отец пал духом.

– Лет сколько? – снова задал вопрос наставник.

Мои губы дрогнули, я был готов дать ответ, но отец как будто поющей стрелой выстрелил:

– Тринадцать!

Это было на два года больше, чем я собирался ответить. Опасаясь, что наставник не поверит, отец добавил:

– Одиннадцатого числа этого месяца исполнилось.

– Вы ведь знаете правила: тринадцать – нижний порог, – сказал наставник.

– Знаем, знаем! – ответил отец.

– Пацан не выглядит на тринадцать, – глаз у наставника был наметан.

– У паршивца лицо слишком детское, с десяти лет не меняется, незаметно даже, что уже вырос.

– Хорошо! – наставник кивнул головой. Поняв, что мастер уже составил свое мнение, брови отца внезапно взлетели, он подбежал к навесу и с трепетом спросил:

– Вы согласны?

– Хм! Еще рано об этом говорить!

Я полагал, что стать мастером игры на сона – это пустяковое дело: найти наставника, выучить пару мелодий, и дело сделано. Однако, судя по тому, что происходило перед глазами, премудростей в этом деле было много.

Во дворике располагался стол, на котором стояла пиала, сделанная из тыквы и наполненная водой. Пиала эта была половинкой огромной тыквы-горлянки. Наставник вручил мне палочку из тростника длиной примерно в чи[64]. В замешательстве я взял ее, не понимая, что же наставник от меня хочет.

– Надо высосать за раз через эту трубочку всю воду из тыквенной пиалы, дух переводить нельзя, – строго сказал наставник.

Я взглянул на отца, он беспрестанно кивал, зубы его были плотно сжаты, ему с огромным трудом давалось это поощрение.

Я окунул трубочку в воду, посмотрел на них обоих, взгляд наставника явно отличался от отцовского, он был непринужденный и спокойный, словно вода в пиале.

Я выдохнул воздух, наклонил голову и взял в рот трубочку, затем закрыл глаза, напряг щеки, и сокрушающий все холод хлынул в горло. Я открыл глаза, вода в пиале-тыкве стремительно уходила, я преисполнился уверенности, но когда она уменьшилась наполовину, мне стало не хватать воздуха. А когда ее осталась одна треть, тут не только воздух перестал поступать, даже голова начала кружиться, грудь невыносимо сжало, показалось, что я умираю.

– Быстрее, быстрее, быстрее, еще немного, – голос отца раздавался словно с небес.

В итоге я плюхнулся на землю и, задрав голову, шумно перевел дух. Я снова увидел солнце, эту подгоревшую яичницу.

Когда солнце снова стало желтым, я услышал, как отец упрашивает наставника.

– Уважаемый, вы все-таки возьмите его! – в голосе отца слышались слезы.

– У него нет достаточных сил, он не подходит для обучения игре на сона.

– Есть у него силы! Обычно, когда он зовет своих двух сестренок, вся деревня слышит!

Наставник засмеялся, но промолчал.

В этот момент я увидел, что отец идет ко мне, со слезами на глазах и скрипя зубами, он схватил пиалу-тыкву, стоявшую на столе, и со всей силы ударил меня.

– Ах ты ублюдок! Даже воду из этой пиалы высосать не можешь, на что ты вообще способен? – пиала ударила меня по лбу, и я услышал, как хрустнула кость. Я вскрикнул и упал на землю, солнце погасло, остались лишь пятна желтков, вертевшиеся по кругу.

– Ну как? Громко он кричит? Хватает сил? – голос отца был странным, мрачным и влажным.

Я с трудом открыл глаза и увидел, как отец снова замахивается тыквой.

– Кричи! Кричи громче! – заорал отец.

Я не понимал, зачем отец так делает. Пусть я не стану мастером игры на сона, но почему он так разозлился?

В этот момент, когда я страшно перепугался, я увидел руку.

Эта рука крепко ухватила отца за запястье.

Спустя много лет наставник сказал мне:

– Знаешь, почему я тогда взял тебя в ученики?

Я ответил:

– Потому что у вас доброе сердце, вы побоялись, что отец убьет меня.

Наставник отрицательно покачал головой:

– Нет, ты ошибаешься, я оставил тебя из-за твоей слезы.

– Какой слезы?

– Из-за той слезы, которая появилась у тебя на глазах, когда твой отец упал, а ты помогал ему подняться.

Отец ушел. Когда я смотрел на его удаляющийся силуэт, у меня вдруг возникло ощущение беспомощности. Раньше, когда я глядел на него, мне он не казался кем-то важным, и когда он меня бил, я частенько про себя ругался: «Ё…ый Ю Бэньшэн!». А сейчас я обнаружил, насколько отец был важен для меня. Он был словно дерево, защищающее от ветра и дождя: только когда отойдешь от него, понимаешь, как холоден дождь и как палит солнце.

С этого момента я был один. Глядя на удаляющийся силуэт отца, я не сдержался и расплакался, наставник стоял рядом, легонько похлопывая по плечу, на душе стало тепло, и я зарыдал еще сильнее.

За ужином наставник представил меня своей супруге – тощей и такой же черной, при ходьбе она раскачивалась из стороны в сторону и была похожа на сваренную макаронину из гречневой муки. Она болтала без умолку, расспрашивая меня обо всем, особенно о Шуйчжуане, а еще она сказала, что ее родственник живет там. По сравнению с супругой наставник был молчалив, за весь ужин произнес всего две фразы, когда я подавал еду, он лишь сказал: «Приступим к еде». А когда я опустил пиалку: «Наелся».

После еды я сам вызвался почистить пиалы. И пока я их мыл, вытянув шею, поглядывал на сидевших в гостиной наставника с женой. Жена, время от времени указывая на меня рукой, безостановочно кивала головой, а на лице ее играла еле ощутимая улыбка. Наставник же не двигался, а лишь беспрестанно курил, дым был густым, напоминая мне дни, когда мы с отцом ходили выжигать сухую траву на горе. Я понимал, что смех жены наставника был как-то связан с тем, что я мою посуду. А мытье посуды было, в свою очередь, связано с ворчанием матери при свете лампы накануне отъезда из дома. Она говорила:

– Уедешь из дома – все будет по-другому, нужно быть усердным и иметь острый взгляд, необходимо поджать свой ленивый хвост.

Когда я домыл посуду, супруга наставника сказала:

– Все три моих сына женились и разъехались, дома остались лишь мы с мужем, поэтому тебе придется заниматься посильным трудом.

Вечером, лежа в кровати, я думал о том, что завтра буду играть на сона, при мысли об этом я испытывал воодушевление и некоторый страх, мне казалось, что моя жизнь не должна была так круто меняться, ведь я еще не наигрался, я же еще ребенок, а дети должны играть. Мне вспомнились товарищи по играм, в этот момент они наверняка ловят светлячков у деревянного мостика в Шуйчжуане, складывают их в прозрачные бутылки, которые ночью могут служить фонарями.

Рано утром, когда я еще видел сны о светлячках, над ухом дважды раздался резкий кашель, это был наставник. Я испугался, осознав, что это сигнал подъема. Все-таки наставник – это не отец, который врывался утром в комнату, срывал с меня одеяло и шлепал по голой попе. Думаю, что он пока считает меня гостем, поэтому пользуется окольными путями. Одевшись, я вышел на улицу и поздоровался с супругой наставника, стоявшей под карнизом и перебиравшей бобы, в ответ она кивнула мне головой. Широко зевнув, я обнаружил, что солнце окрасило кроваво-красным другую сторону горы, в душе возникла досада на то, что меня подняли, хотя солнце еще не взошло. Дома отец хоть и шлепал по попе, но на тот момент солнце хотя бы было уже в зените. Посмотрев на мое недовольное лицо, жена наставника сказала:

– Твой наставник пошел к заводи, иди и ты туда же!

Посмотрев в направлении, которое указала женщина, я увидел заводь деревни Мучжуан. В Мучжуане, хотя и носившей название, которое в переводе означало Деревня Деревьев, заводей было больше, чем в Шуйчжуане – Деревне Воды. По берегам реки росли ивы. Ив и у нас в Шуйчжуане было много, издалека они напоминали округлые клубы дыма. Ивы со всех сторон окружали изумрудно-зеленые воды заводей, несколько белоснежных журавлей беззаботно кружили в небе. Наставник стоял на отмели и спокойно смотрел на поверхность воды, его силуэт был таким одиноким, таким маленьким.