$амки - Сергей Анохин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Леся без особого энтузиазма остановила ее:
– Да уймись ты!.. Мало тебе еще?
Ответ прозвучал так же вяло и невыразительно, совсем непохоже на прежнюю круть.
– Мало. Ненавижу вас всех, особенно тебя. И что они в тебе нашли такого? Ладно, Беседа-идиот, с него взять нечего, блаженненький…
Докончить она не успела. Удар по лицу наотмашь откинул ее к стенке дивана, голова глухо стукнулась о стену:
– Не смей о нем, дрянь!..
Анастасия потерла затылок:
– Ах, какие мы драматичные… – Она почему-то совсем не обиделась. Вытерла рукавом капельку крови в уголке рта и как ни в чем не бывало продолжила тем же скучным голосом: – А Ученый? А главное – Антошка. Он-то в тебе что такого увидел? Он же толк в телках знал.
Леся удивленно подняла брови.
– Анто-о-он?
– Анто-о-он… – плаксивым голосом передразнила Настя и встрепенулась – А ты не знала? Ну и овца… Он с ума по тебе сходил, придурок. Нашел, тоже мне, из-за кого. Меня чуть не убил из-за аборта этого…
Она замолчала.
Молчала и Леся.
– Ни о чем не жалею! – пьяно вскинула голову Настя.
Вышло это не очень эффектно. Раньше при таком жесте огненная волна энергично скользила назад, как бы усиливая правоту слов, а сейчас получилось, будто старая швабра топорщится. Не заметив оплошности, Настя продолжала:
– Не жаль мне тебя! Если бы не ты, я б с Мишкой жила, я б ему детей рожала!.. Он же меня любил, как безумный, пока ты не появилась. Что, что ты ему могла дать?!
Леся пожала плечами:
– Любовь, понимание…
– Кому это твое понимание нужно? Мужикам? Да им только и надо, чтоб в постели…
– Вот поэтому у тебя с ним ничего и не вышло…
– Ой, брось! Посмотри: кто я и кто ты! Твой папаша при Советах кем был-то? Слесарем, инженером? Что ты видела-то в жизни? Даже теперь. У меня семья, дети каждый год за границей отдыхают, у мужа карьера удачная, положение, и меня в городе все знают, в журналах фото печатают, интервью берут. А ты? До сих пор одеваться прилично не научилась, разговаривать с людьми не умеешь, связей хороших нет. И не будет никогда! Потому что ты – деревенщина, а меня с детства к настоящей жизни приучали.
Она широким жестом обвела комнату, предлагая оценить, насколько усвоила уроки хорошего тона. Леся нехотя проследила за ее рукой и ужаснулась.
Блеск, мишура – все, как будто враз, поблекло, покрылось пылью, паутиной, обветшало. Показалось, что великолепная хрустальная люстра потускнела от гари, шикарный ковер протерт до лысины, на потолке расплываются пятна от многочисленных протечек, сыплется штукатурка, по стенам бежит плесень.
Она тряхнула головой: наваждение. Снова посмотрела вокруг. Нет, конечно, всего этого не было, но что-то неуловимо переменилось, словно смотришь на мир сквозь мутное потрескавшееся стекло. Весь дом как-то в одночасье потерял свой шик, постарел, обветшал.
– Боюсь, у тебя эта хорошая жизнь скоро закончится. Вот пойдешь по этапу… Селезнев, знаешь ли, показания уже дал. Думаешь, Игорю понравится, что его жену в суд потянут?
– Не пугай! С моими-то возможностями… Он мне поверит.
– Вряд ли. А если и поверит, все равно жить с тобой не станет, зачем ему жена со скандалом. Разведется и детей, кстати, заберет…
– Нет!
– Да! Ты его лучше меня знаешь, подумай.
– Как же так? – впервые растерялась Настя. – Что делать-то?
– Ну-у-у, дорогуша, на этот вопрос великие русские умы уж две сотни лет ответить не могут.
– Слушай, так нельзя! Давай все обсудим.
– Ну что со мной, деревенщиной, обсуждать?
Настя вскочила, бессмысленно заметалась по комнате:
– Леська! Прекрати. Нет, нельзя этого допустить! Я же с ума сойду!
Она бросилась к бару, схватила первую попавшуюся бутылку, отхлебнула прямо из горлышка, скривилась, плюнула, вытащила сигарету, прикурила, глубоко затянулась, закашлялась, снова глотнула из бутылки. Бессмысленно уставилась в пространство, повторяя лишь одно слово: «Нельзя, нельзя…»
– Да ты не переживай. Отсидишь, выйдешь, тебе свидания с ними раз в неделю разрешат. Будешь им хорошие подарки каждый раз дарить, денег-то у тебя теперь много…
– Денег?
– Ну а как же? Ты нынче, по всему, – единственная владелица корпорации «Стерхов-Моторс». И завод, и салон тебе принадлежат…
– Возьми! – взвизгнула Настя. – Прямо сейчас все на тебя перепишу! Только б не в тюрьму, только б с детками…
1 СЕНТЯБРЯ 2007 ГОДА
– И, наверно, уже с детками в Болгарии. Она же сразу от нотариуса в аэропорт помчалась, – ровным равнодушным голосом закончила рассказ Леся.
В парке Горького было тихо и пустынно. Вечерний прозрачный воздух, чуть пожелтевшая листва деревьев, темно-серая лента реки. Вдали синели Воробьевы горы.
Они сидели, кажется, в том самом месте, где и пятнадцать лет назад. Только вместо Джона был лишь его портрет в черной рамке.
– А ты, значит, теперь единственная хозяйка фирмы, – подмигнул Колокольчик.
– А зачем мне она, это Мишина игрушка.
– Нет, милая, наша.
Сказал и замолчал. Как же она изменилась за эти дни, подумал он, глядя на поникшую Лесю. Прямо почернела. Даже в тот страшный день, когда ее выскоблили, не такой была, в ней жизнь бурлила. А теперь?..
Будто в горячке занималась всем, связанным с похоронами Джона. Вернее, не с похоронами – хоронили Беседу родственники в Бурятии по буддийскому обычаю, – а с отправкой гроба и прочей рутиной. Никому не позволила помочь. Все сама сделала. А потом, когда самолет проводила, как звезда потухла – стала ко всему безучастна и равнодушна, словно в том самолете улетела ее душа. Как сомнамбула жила. Ни слезинки не проронила, только смотрела на мир незрячими сухими глазами, как две бездонные дыры черневшими на бледном, превратившемся в застывшую маску лице.
Отвертка молча достал из потертой спортивной сумки вторую бутылку, отвинтил крышку, молча разлил водку, протянул стакан Лесе. Она повертела его в руке, глотнула, остаток выплеснула на землю рядом с портретом. По щекам вдруг горошинами покатились слезы.
– За что? За акции эти долбаные? Лучше б все пропадом пропадало…
– Да ты что, Леська?! – крикнул Эдик. – Чтобы такие, как Антоха, победу праздновали? Чтобы думали, будто по-прежнему хозяева жизни?
– О чем это? – покосился на него Колокольчик.
– О том, что историю вспять не повернуть. О том, что уже полтора десятка лет живем в другой стране и собственными руками строим ее.
Колокольчик расхохотался:
– Ага, особенно мы строили, когда зайцев ловили!
Отвертка с досадой сплюнул:
– Тьфу! Дураком ты был, дураком и остался… Вот то, что ты, когда возможность появилась, не сидел руки в жопу засунув, а воспользовался представившимся случаем, это и есть твой первоначальный вклад в создание нового мира. А теперь еще и фирму свою открыл. Налоги, между прочим, платишь.
– Да уж, мать твою… – вздохнул Леха, – Приходится. Только делаю-то я это для себя.
– Ну что с мудаком разговаривать …
Эдик снова наполнил стаканы, выпил, не дожидаясь остальных, и закурил. Взгляд его стал по-блоковски вдохновенным и фанатичным.
– Это и хорошо, что для себя! – все же соизволил он продолжить объяснение. – Ты для себя хочешь больше, работаешь сам, даешь работу другим, тебе есть что терять, поэтому ты – пусть и подсознательно – делаешь все для укрепления вот этой самой системы общественных отношений, которая создает тебе условия для нормальной жизни. Усек?
Не выдержав, Михаил хихикнул:
– Короче, ты – столп общества, и даже в каком-то смысле отец-основатель новой России.
– А ты с Леськой – Джон и Мэри, в фургоне пересекающие прерию.
Стерхов кивнул. Это был любимый Эдиков образ. Сам же он предпочитал аналогию с Великой французской революцией. Тальен, Фрерон и Баррас, пусть жадные и беспринципные, зато безо всякого романтического флера, были куда ближе ему по ментальности и трезвому взгляду на действительность. Именно с них списаны нынешние Перстни и Колокольчики.
– Так ведь тогда и Антон – тоже, – удивился Алексей.
– Нет! – рявкнул Отвертка. – Рожкин в отличие от тебя прекрасно жил в совке, а вот то, что теперь и другие стали жить не хуже, ему не по кайфу.
– Ну не знаю, может, ты и прав…
Колокольчик всегда под конец уступал многомудрому другу. Он опрокинул в глотку остатки водки, посмотрел на опустевшую бутылку, поднялся:
– Ладно, пошли, братуха, у меня тут одно дело наклевывается… Как раз на тему… укрепления общественных отношений. Мне твои отморозки нужны, своих-то пацанов светить не могу, – он широко ухмыльнулся, – я ж законопослушный налогоплательщик.
Ученый смотрел им вслед до тех пор, пока они не скрылись за ветвями еще густых зеленых кустов. Обернулся к жене.
– И нам пора… укреплять, – неожиданно улыбнулась она. – Прав Эдик. И Джон не поймет, если раскисну.
С дерева медленно спланировал пожелтевший листок, зацепился за черную рамку на фотографии. Леся бережно сняла его, бесцельно покрутив в руке, отбросила и еще раз пристально посмотрела на портрет Беседы.
