Первые четыре века христианства - Андрей Николаевич Муравьев

уединился в пустыню Нитрийскую, ибо не имел уже нужды в руководителе. До такой степени чуждался он уз мирских, что одно только повеление аввы могло заставить его, по смерти родителей, идти посетить безутешную сестру; он предстал ей, но с закрытыми глазами, и сказал: «Сестра, я Пиор, брат твой, гляди на меня сколько хочешь», и потом, несмотря на все ее убеждения, удалился опять в пустыню. Он же, когда однажды отшельники Скитские судили между собой о проступках некоторых из братии, положил себе за спину тяжелый мешок песка, а на грудь повесил малую корзину с песком, и сказал старцам: «Позади меня мои тяжкие грехи, чтобы я их не видел и не оплакивал; спереди же легкие грехи брата моего, чтобы я их судил, будто бы оплакивал». Прочие ученики Антониевы, Памва, Исидор, Нестер, два великих Макария, удалились подобно Пиору из родственной для них обители Писпер, чтобы впоследствии прославиться в пустынях Скитской и Нитрийской. Но и в иных пределах начало уже распространяться иночество, и готовились два великих подвижника, столпы Церкви и сокрушители арианства, Василий и Григорий, оба из Каппадокии, связанные узами нежной дружбы. Григорий, сын епископа города Назианза, добродетельного старца Григория и благочестивой Нонны, был одарен от природы чрезвычайной способностью к наукам словесным и, получив начальное образование в обеих Кесариях и Александрии, отплыл в Афины; но на пути, застигнутый страшной бурей среди волнения морского, дал обет восприять святое крещение и основался временно в столице просвещения Греческого. Там застал в числе учащихся будущего своего противника и гонителя Иулиана, скоро изменившего мантию философа на порфиру, когда Констанций, испуганный смятениями Галлии, нарек его кесарем в Медиолане, чтобы управлять Западом. Видя его отвратительную наружность и явное отступление от Христианства, Григорий предчувствовал в нем будущего врага Церкви и часто восклицал: «Какое зло питает в недрах своих империя Римская, о если бы я был ложным пророком!»

Немного спустя, после друга приплыл в Афины и Василий, начавший свое образование в родственной ему Кесарии и потом в Царьграде. Он происходил от благородных родителей области Кесарийской, бывших исповедниками во дни гонений; благочестивая бабка его Макрина, воспитавшая отрока при себе, сама научилась истинной вере от учеников чудотворца Неокесарийского Григория и передала во всей чистоте веру внукам: Василию, Григорию, Петру, которые все заняли кафедры епископские, и Макрине, старшей сестре их, посвятившей девство свое Богу. Степенный ум Василия, который казался старцем в годах юношеских, направлял все его занятия к предметам более важным, нежели суетные распри софистов Афинских, и он скоро оставил бы город, для него неприязненный, если бы не удерживала его искренняя дружба Григория до окончания положенного круга наук.

Василий возвратился, однако, в Кесарию прежде друга и там от философии человеческой перешел к Божественной, отвергнув почести мирские и обратив все силы духа на усовершенствование внутреннее в тихом уединении и вольной нищете. Первой наставницей служила ему старшая сестра, потом великие отшельники Египетские и Палестинские, которых посетил с жаждою внутреннего образования, когда пробудился от сна житейского к свету Евангельскому и более постиг всю суету временного. От них научился он побеждать свою природу воздержанием, бдением и молитвою, пренебрегать телом для освобождения духа и жить как бы в чуждой плоти, являя миру, что значит быть здесь истинным странником и гражданином неба. Возвратясь из Египта, он искал в своем краю ближайших руководителей и прилепился сперва к Евстафию, епископу Севастийскому, не подозревая в нем заблуждений арианских, потому что видел только строгое житие этого мужа и учеников его. Потом избрал себе скромное уединение на берегах реки Ириса, в области Понтийской, куда удалилась сестра его Макрина по смерти бабки, чтобы успокоить старость матери своей Эммелии, и основала у себя в доме малую женскую обитель, по соседству церкви сорока мучеников.

И Григорий поспешил оставить Афины, чтобы насладиться в отечестве обществом своего друга, и, приняв святое крещение, отложил с тьмою язычества блага житейские для занятий духовных. Из приобретенных им наук он ценил только одно красноречие, обращая оное к назиданию церкви, и жаждал, подобно Василию, посвятить себя житию иноческому, но дряхлость родителей принудила его оставаться еще в мире, чтобы облегчать им заботы домашние. Однако же из глубины уединения непрестанно призывал его к себе Василий, и их дружеская переписка, исполненная веселия душевного, осталась верным изображением их образа мыслей и жизни. Очаровательно описание пустыни Василиевой.

«Бог открыл мне жилище по сердцу, — писал он, — такое, о каком мы некогда мечтали на свободе. Это высокая гора, покрытая темным густым лесом, орошаемая с северной стороны светлым потоком; у подошвы ее пространная долина, изобильная ручьями, лес ограждает ее отовсюду, как крепость, и делает из нее почти остров. Два глубоких оврага разделяют ее на две части; с одного края низвергается водопадом река, с другой непроходимая гора заграждает путь; один только есть исход, и мы им владеем. Обитель наша на высоте, так что вся долина и река, по ней текущая, пред глазами, и отраден вид, как вид берегов Стримона, я не встречал ничего прекраснее. Река питает в себе множество рыб, и благодатные ее испарения освежают воздух этого очаровательного места. Иной, может быть, восхищался бы разнообразием цветов и пением птиц, мне же некогда увлекаться временными наслаждениями. Счастливое положение края делает его обильным всякими плодами; а для меня самые сладостные — мир и тишина, по совершенному отдалению от городского шума: здесь не встретишь даже путника, разве иногда какой-либо ловчий заглянет в нашу пустыню; но нам не страшны хищные звери, одни только зайцы, козы и олени резвятся по нашей долине. Могу ли предпочесть иное место этому очаровательному жилищу? Прости мне желание мое здесь основаться».

Но в другом письме, более важном по своему предмету, Василий описывал другу пользу уединения для усмирения страстей и утверждения помыслов. «Выйти из мира, — писал он, — не то значит, чтобы удалиться от него телом, но освободить душу от рабства, не иметь ни дому, ни семьи, ни близких, ни забот, ни имений, забыть все, чему научился от человеков, чтобы приготовить себя к приятию познаний Божественных. Занятие отшельника есть подражание Ангелам, в непрестанной молитве и славословии. Восходит ли солнце, и он встает для труда, не прерывая умственной молитвы; он размышляет над чтением святых писаний, чтобы приоб-ресть добродетель и направить жизнь свою по примеру святых; потом молитва следует за чтением, чтобы сделать это действительнее. Разговоры инока должны быть чужды всякого суесловия и спора, скромны, тихи и приветливы; смирение же обнаруживается в