Каменный Кулак и мешок смерти - Янис Кууне

Сам же Каменный Кулак сделался в те седмицы суров и вспыльчив, точно берсерк, давно не вкушавший заветных грибов. Его раздражал каждый день промедления. Кое-кто рыжий и хромоногий даже начал над ним посмеиваться. Дескать, что, братка, так наелся семейной жизни, что мнишь побыстрее из супружеского гнезда на волю выпорхнуть? Не будь Олькша раненным в голову, отведал бы он вдосталь Волькшиного зубного тычка за такие слова.

– Дурак ты ягонский, – поигрывал желваками Годинович. – Как был полуумок, так, видно, полуумком и помрешь. Чем раньше варяги в поход пойдут, тем раньше вернутся. Мне же еще сено для коровы заготовить надо. Это тебе, непути перекатной, все равно, где зиму зимовать, а у меня вся жизнь теперь в жене и дочке. Мне от них надолго отлучаться не след. И не пыхти, как боров на свинье, еще слово скажешь, не посмотрю, что хворый, так кулаком приласкаю, будешь потом, как Большой Рун, лежать и пузыри слюнявые ртом пускать.

Рыжий Лют, слыша знакомую решимость в голосе приятеля, волю ни словам, ни рукам не давал, но рожи корчил страшные и упредительно хрустел костяшками пальцев.

– Кнутнев, к чему такая спешка? – недоумевал и Гастинг. – Еще не вся русь оправилась от ран.

– Подумай сам, Хрольф, – не слишком почтительно отвечал ему Волькша. – Каждый день стоит нам десятка людей, потраченных при осаде. Надо было отплывать еще в конце солманудра,[188] пока у франков радость победы не подернулась пеплом забвения, когда они были горды собой, как тетерева на току. Ты же знаешь, Хрольф, что гордец и глупец – есть два помета от одной матки, имя которой «скудоумие».

У Гастинга от темного гнева на Кнутнева дергалось веко и нестерпимо зудело под бородой, но он шел поторапливать шёрёвернов к отплытию.

И вот, наконец, невиданная в прежние времена ватага драккаров и кнорров отчалила от Бирки. Казалось, весь Мэларен пришел в движение. Ладный плеск весел оповестил окрестности о том, что пять сотен свеонских, гётских и норманнских шёрёвернов, а это вам не какие-нибудь изнеженные данны, двинулись за золотом роуенского эвека.

Волькша запретил Эрне приходить к мосткам. Они простились дома. Ятва гукала в своей колыбельке. В нижней клети телок сосал мамку. В каждом закоулке пахло молоком, теплом, счастьем. Куда же он уплывает? Зачем? После долгой и нежной ночи любви в теле Годиновича стыла сладостная пустота. Никогда еще тело жены не было таким желанным, как в тот миг, когда Варг приник к устам любимой страстным поцелуем. Но рассвет уже розовил край неба, охотничий рог Хрольфа надрывался в корабельном заливе, а значит, надлежало со всех ног бежать к мосткам. Волькша отстранился от Эрны, поцеловал в щеку дочь и, не говоря ни слова, сошел из горницы в нижнюю клеть дома. Скрипнула дверь, и ругийка, сколько могла, прислушивалась к удаляющимся шагам ненаглядного супруга, после чего упала на пол и зарыдала навзрыд.

То ли решительный лад Кнутнева передался прежде манскапу Грома, а потом и остальным шёрёвернам, то ли Ньёрд с Аегиром, принявшие обильную жертву накануне отплытия, старались показать, как сильно пришелся им по вкусу жертвенный козел, но варяжская ватага продвигалась к Сиене с небывалой быстротой. За пять долгих летних дней драккары добрались до Шлеи.

Крохотные заплывшие зенки Кнуба стали похожи на самые что ни на есть настоящие глаза, почти глазищи, когда он узрел у себя на дворе Гастинга, Бьёрна, пресловутого Кнутнева и других свеонов, которые предлагали ему вновь отправиться в поход. И не куда-нибудь, а под стены злосчастного Роуена. Ярл Хедебю тоже был ранен в весеннем набеге и пребывал в самом скверном расположении духа, поскольку самострельный дрот угодил ему в живот и теперь Кнуб больше не мог есть столько же, сколько прежде. Кручину эту он топил в вине, но оно делало его только более склочным.

– Тебе что, вышибли мозги, Гастинг? – ответил Кнуб на призыв Хрольфа скликать дружину и вновь попытать счастья в добывании золота роуенского эвека. – Это вроде бы твоему Бьёрну чуть не снесли рыжую башку. Да франки сейчас такую силу набрали, что под стены Роуена надо идти с несколькими тысячами обученных дружинников, а не с пятью сотнями тупых бездельников и лиходеев.

Гастинг, а с ним и другие шеппари уже хотели хвататься за бранное железо, но перед ними встал Стейн Кнутнев и самым издевательским голосом сказал:

– Куда вы ломитесь, тупицы и лодыри! Разве вы не видите, что Синеус Кнуб, всемогущий ярл славного Хедебю, еще не оправился от телесной раны, которая так свербит, что лишает его уши слуха, а голову разума? А раз он ничего не знает о тех тысячах ратарей, что придут осаждать крепость эвека, то пусть и пребывает в своем неведении. Нам же больше достанется. Зачем нам делить казну Мертвого Бога с тем, кто и сам ни жив ни мертв? Пойдемте отсюда, необученный сброд. Пусть Синеус Кнуб и дальше выжимает все соки из благодатного Хедебю.

Шёрёверны окаменели от таких слов не меньше, чем даннский ярл. Они не знали, разить ли Варга мечами за такие слова или гоготать до упаду над его заковыристой шуткой. А Годинович тем временем, расталкивая свеев плечами, направился к дверям покоев Кнуба. Олькша развернулся и пошел следом за приятелем, Хрольф двинулся за ними. Остальные шеппари последовали их примеру.

– О каких тысячах воинов ты говоришь? – окликнул его Кнуб.

– Приходи под стены Роуена, сам увидишь, – бросил Волькша через плечо и вышел из палаты.

– О каких тысячах воинов ты говорил? – накинулись на Кнутнева шёрёверны, едва они вышли со двора ярла Хедебю и его дворня уже не могла их слышать.

– Да они повсюду, – ответил им Кнутнев. – Как грибы. Надо только не лениться нагибаться да в корзину складывать.

– Ты давай, Варг, нам рты мхом не затыкай, – сурово навис над ним Густав, шеппарь-костоправ. – Объясни толком откуда ты собираешься взять хотя бы еще пять сотен бойцов?

– Пять сотен – Кнуб приведет. Не сомневайтесь. Оторвет свой толстый зад и как миленький поплывет вслед за нами. Потому как жаден и хитер. А о том, где взять еще несколько тысяч ратарей Хрольф вам отчет даст после того, как пройдем Треену, – сказал Кнутнев как отрезал.

Все с недоумением посмотрели на племянника Неистового Эрланда, и тому оставалось либо приосаниться и напустить подобающую важность, либо хлопать глазами и разводить руками, давая понять, что не меньше прочих удивлен такими посулами Каменного Кулака. Хрольф выбрал первое, но порешил устроить Варгу суровый допрос, как только вокруг не будет лишних ушей.

– Хрольф, – с горечью в голосе промолвил Волькша, когда расспросы сторешеппаря стали невыносимы, – ты знаешь, сколько племен на нашем пути из даннских земель до устья Сиены затаили обиду на франков за деяния Карламана?