Времена не выбирают - Макс Мах

А она все смотрела на него.

«Ну да, – понял он вдруг. – Ничего же еще не кончено!»

Миновало всего лишь несколько секунд с тех пор, как она спросила его… Сказала…

…Только не говорите, что влюбились в меня с первого взгляда, я этого не переживу…

– Скажу, – неожиданно для самого себя сказал Урванцев вслух. – Скажу, только вы не умирайте, пожалуйста, – попросил он. – Потому что это будет уже какой-то Шиллер или Шекспир.

– Дед, – сказала Ульрика, и у него снова дало сбой сердце. – Пауль только что сделал мне предложение, и я его приняла.

– Оставлю без наследства, – буркнул старик в ответ и как ни в чем не бывало пошел надевать халат.

Урванцев посмотрел ему вслед, перевел взгляд на Ульрику, и больше уже не отрывал. В голове туман, на душе то ли кошки скребут, то ли фейерверк с шампанским, в глазах ее глаза, заслонившие для него весь мир. А как это было возможно, Кирилл не знал, потому что Ульрика шла слева от него и рассказывала своим странным, ни на что не похожим голосом об их с дедом и Робертом странствиях по Египту и Синаю. Урванцев слушал ее, принимая этот голос всем содрогавшимся от его волн телом, что-то отвечал, шел, автоматически выравнивая ритм своих шагов с ритмом ее грациозного «скольжения», потому что ходьбой это быть никак не могло. И все он делал, как во сне или в бреду. Он был оглушен или, правильнее, ошеломлен, впервые в жизни испытав что-то такое, что не мог определить словами, даже просто осмыслить и понять. Но одновременно он все про себя понимал, во всяком случае, «колокола громкого боя» неспроста гремели в его голове, призывая к оружию, которого у него вдруг не оказалось.

Урванцев сделал попытку проснуться, вырваться из окутавшего его морока, но это удалось ему только отчасти. Он даже не смог вспомнить, как одевался, как оделся и покинул с Ульрикой пляж, как и где они шли до сих пор и каким образом оказались впереди них Кержак и его подружка. Ничего этого Кирилл вспомнить не мог и, если честно, не очень и старался.

«Поздравляю, полковник, – сказал он себе в последней попытке справиться с тем, с чем справляться обучен не был. – Вы влюбились».

Но он не мог даже сказать, чего было больше в этой быстрой мысли: тоски, иронии или радости.

– Кержак! – Оказывается, незаметно для себя Урванцев уже дошел до бассейна и находился в считаных метрах от стеклянной двери в лобби отеля.

– Кержак! Игорь Иванович!

Шедший вперед и Кержак остановился и повернулся в сторону ресторана, прикрыв глаза ладонью от солнца.

– Доброе утро, Дмитрий!

Как оказалось, Урванцев по привычке «держал» все разговоры в зоне слышимости, но делал это как бы по обязанности, вторым планом, потому что на первом плане у него теперь была Ульрика. Она одна.

– Как насчет попотеть? – вынужденно напрягая голос, спросил через бассейн седоватый, но все еще играющий под молодого, Дмитрий.

– А что, недостаточно? – не скрывая иронии, вопросом на вопрос ответил Кержак.

В самом деле на улице уже стало по-дневному жарко.

«Хорошо, если меньше сорока», – чисто автоматически отметил Урванцев.

– Это не то, – отмахнулся Дмитрий.

– А в сауне, значит, самое то?

– Именно! – заулыбался Дмитрий. – И пивком…

– Нет, – покачал головой Кержак и взялся за ручку двери. – Я пас.

– А вы, Танечка? Не присоединитесь?

«Вот же настырный тип!»

– Я хожу в баню только с Кержаком, – через плечо бросила Тата и улыбнулась Кержаку, отразившемуся в полированной поверхности стеклянной двери.

– А что так?

– Не люблю потеть с чужими мужчинами, – отрезала Тата и, не оборачиваясь, шагнула в проем открытой перед ней Кержаком двери.

– Ты идешь завтракать? – спросила Ульрика.

«Завтракать? – удивился Урванцев. – Ах да, конечно. Завтракать. Ведь теперь утро».

– Вообще-то мне надо переодеться, – улыбнулся он.

– Ой, и правда. Я ведь тоже мокрая…

Кирилл посмотрел на Ульрику несколько более «трезвым» взглядом, поймал ее растерянную улыбку, появившуюся на четко очерченных губах, и вдруг понял, что «поплыл», кажется, не только он один. Ульрика – сейчас Урванцев не то чтобы увидел впервые, но впервые осознал, как же она красива – казалась пьяной или «спящей», как спят лунатики. Странно, но именно это открытие помогло ему самому окончательно проснуться, сбросить наваждение, «всплыть» со дна омута, куда его так стремительно затянула внезапно обрушившаяся на него любовь.

Возможно, впрочем, что его отрезвлению способствовали еще два фактора. Об этом он подумал, уже взлетая на скоростном лифте на свой девятый этаж. Температура воздуха и родная речь помогли ему прочистить мозги не хуже «Эльбруса», хотя и действие «токсинов первого взгляда», вероятно, тоже несколько ослабело. Он ведь и перед дверью в лобби уже начал было приходить в себя, а в гостинице очутился вдруг в прохладном – а по контрасту даже холодном – воздухе, а тут еще и родная речь на помощь подоспела.

Урванцев усмехнулся, вспомнив короткий диалог, произошедший прямо на его глазах, в тот момент, когда он уже направился к лифтам. Около первого из них – по правой стороне – возился светловолосый парень в синем комбинезоне с какой-то надписью на иврите. По-видимому, это был механик из фирмы по обслуживанию лифтов, а у самого входа в лифтовый коридор двое негров – «эфиопы?» – в гостиничной униформе расставляли вазы со свежими цветами. Кирилл шагнул в коридор и услышал, как один из негров сказал что-то механику. Иврита Урванцев не знал, но его ухо поймало что-то до боли знакомое, и он, еще окончательно не пришедший в себя, даже едва не вздрогнул.

– Тагид, Алекс, «ё… м…» зэ клала?[95] – с интонацией вопроса сказал негр.

Механик оторвался от разобранного механизма вызова лифтов и посмотрел куда-то за спину Урванцева.

– Ну, – сказал он, мгновение подумав. – Эйх ломар лэха? Ка нирэ, кэн.[96]

– Ядати![97] – торжествующе заявил негр. – Курва б…!

«Забавно, – подумал Кирилл, входя в лифт. – Знать бы еще, о чем они говорят».

В номере Урванцев первым делом влез под душ. Он вывернул ручку регулятора температуры до предела влево, но желаемого эффекта не достиг. Вода оказалась прохладной, но отнюдь не холодной, а жаль. Холодный, а лучше ледяной душ ему сейчас ой как пригодился бы, но не судьба. Однако и эта «комнатной температуры» водичка смыла с него не только соль. Она все-таки взбодрила Урванцева и немного отрезвила.

– Отрезвила, – повторил он вслух мелькнувшую в голове мысль. – Да, это идея!

Урванцев вылез из-под душа, яростно обтерся, как будто хотел содрать с себя полотенцем кожу, вышел, не одеваясь, в комнату и задумчиво посмотрел на бар.

«Забудь! – сказал он себе. – Если любишь, забудь!»

И в самом деле, у этой любви – «Солнечный удар»,[98] какой-то, а не любовь! – не могло быть никакого продолжения. Так зачем же мучить себя и ее? Ульрику прежде всего. Зачем? Затем, что бес на старости лет попутал? Амок случился?

«И что же дальше?»

В том-то и дело, что здесь вариантов не было. Ведь он даже родину ради нее предать не мог, если бы все-таки смог переступить через то, за что сражались и умирали уже четыре поколения его семьи. Не мог, потому что некуда ему было идти в этом чужом мире. И Ульрике, положа руку на сердце, такой друг тоже не был нужен, тем более муж. Кирилл ведь был хуже, чем нелегал. Он был чужим в чужом для себя мире.

«Ну вот ты все и понял, полковник, – сказал он себе, направляясь к бару. – И сам все сказал».

Урванцев достал бутылочку «Смирновской», скрутил алюминиевую головку и опрокинул над открытым ртом. Пить здесь, в сущности, было нечего, но и одним глотком – не получилось. Из узенького горлышка за раз выливалось слишком мало жидкости. Вкуса водки он практически не почувствовал, ее крепости – тоже, но, допив бутылочку до дна, ощутил некоторое облегчение.

«Работает», – констатировал Урванцев и, выбросив пустую бутылочку в элегантный бачок для мусора, полез в холодильник. Здесь у него были припасены несколько плиток горького шоколада, и, хотя спустя всего несколько минут Кириллу предстояло идти на завтрак, он достал одну из плиток, одним уверенным движением сорвал с нее обертку и, не раздумывая, откусил сразу большой кусок.

Прожевав шоколад, он решил, что метод себя оправдывает, и взял из бара следующий шкалик. Поскольку водки там больше не было, выбор Урванцева пал на шотландский виски. Оказалось, что тоже неплохо.

«Алкоголик», – усмехнулся Урванцев, но факт – его отпустило.

Он быстро доел шоколад, вернулся в ванную комнату и почистил зубы, причесался, оделся и, сунув – уже на ходу – в карман бумажник, вышел из номера. Однако «радость» его оказалась преждевременной. Никакого реального облегчения не случилось, потому что, когда он вошел в лифт, сразу же зачастило сердце.