Ленин - Фердинанд Оссендовский

Бледное, бесчувственное, с запавшими, холодными, косоватыми, наполовину скрытыми под дрожащими веками глазами, со страшно сжавшимися мускулами щек и спрятавшимися губами.

Оно тихо смеялось и издавало легкое шипение.

Ленин оглянулся вокруг и радостно усмехнулся:

Этот товарищ останется твердым, как стена!

Скрипнула дверь и шевельнулись смятые, засаленные солдатскими руками шторы.

В комнату быстро проскользнул незнакомый человек.

— Зачем вы приходите так поздно? — спросил Ленин, и глаза его заблестели.

Он вспомнил дорогу возле небольшой горной деревеньки в Татрах и бледного молодого человека с горящими глазами.

— Зачем вы пришли? — повторил он, внимательно глядя на стоявшего возле дверей человека и медленно перемещаясь к письменному столу.

— Вы узнали меня? Селянинов. Я был у вас в Поронине, товарищ… Я пришел, чтобы еще раз предостеречь вас… Если вы совершите покушение на Учредительное собрание…

Он не закончил, потому что в коридоре раздался протяжный, тревожный звонок.

Это Ленин, крадучись осторожно, добрался до стола и нажал электрическую кнопку.

Вбежал Халайнен с солдатами.

— Взять его! — сказал Ленин спокойно. — Этот человек прокрался ко мне и угрожал…

Финны схватили Селянинова и вытащили его из комнаты.

Ленин бросился на софу и сейчас же уснул.

Он страшно устал, а совесть его была спокойна.

Он даже не слышал, что во дворе, прямо под его окнами, грохнул одинокий револьверный выстрел и донесся угрюмый голос Халайнена:

— Выбросить тело на улицу!..

Часы пробили один раз…

Глухо, протяжно, словно к похоронам… Закончилось время призраков и нечисти…

Глава XXII

В доме семейства Болдыревых через некоторое время воцарилось спокойствие. Это слово не совсем точно определяло положение дел. Собственно, никакого спокойствия не было. Просто появилась возможность существования. А в переживаемые кровавые, бурные времена и это становилось равнозначным счастью.

По взятии коммунистами Петрограда квартира инженера Болдырева была реквизирована. К счастью, она досталась его бывшим рабочим. Он всегда был с ними в хороших отношениях, поэтому пока с их стороны не возникало каких-то неприятностей. Рабочие оставили семье хозяина квартиры и своего бывшего директора две комнаты, а сами со своими женами и многочисленными детьми разместились в остальных.

Болдыревых раздражали и огорчали доносившиеся до них звуки разбиваемых зеркал и фарфоровых безделушек, грохот переворачиваемой мебели, не утихающий ни на мгновение шум, топот ног бегающих по квартире, непослушных, орущих детишек, ссоры женщин, ругающихся из-за захваченного кем-то дивана, сундука или места у кухонной плиты. Однако постепенно они привыкли к новой ситуации. Они жили, стараясь не показываться людям на глаза и встречаться с ними как можно реже, хотя не раз замечали, как жены рабочих выносят из дома вещи и продают их в городе.

— Ладно! — шептал жене Болдырев. — Не грусти, Маша! Если буря закончится, как плохой сон, — мы вернем все, что потеряли. Я понимаю рабочих. Что им, беднягам, делать? Сначала они захватили все в свои руки, а теперь помирают с голоду. Фабрики остановлены, работа не идет, потому что разнообразные комитеты совещаются, строят новые планы, ругаются… Никто ничего не платит, на рынке нет хлеба, мяса, масла. Люди вынуждены в открытую грабить и продавать украденные вещи! Слава Богу, что нас пока никто не трогает, что мы имеем свой угол и сыновей при себе!

Говоря это, он набожно перекрестился и, с благодарностью посмотрев на святую икону, обнял жену.

— Ты прав, дорогой, — прошептала она. — Вчера, в поисках каши и молока, я встретила генеральшу Ушакову. Она рассказывает просто ужасные вещи! К ним ежедневно врывались банды красных гвардейцев, проводили обыски и выносили все, что попадало под руку, оскорбляя и толкаясь при этом, пока наконец не увели с собой генерала. Госпожа Ушакова безрезультатно ищет мужа уже вторую неделю.

— Убит? — спросил Болдырев, побледнев и глядя на жену испуганным взглядом.

— Наверняка… Сама она тоже так думает, но пока еще обманывает себя надеждой! — ответила супруга. — Страшные времена! Кара Господня!

Однако себя они чувствовали счастливыми.

В памятный день взятия Зимнего дворца Болдырев с сыном Петром отыскали Георгия. У него была сильно побита грудь, но он мог покинуть больницу. Имея мандат Антонова-Овсиенко, Болдырев забрал сына домой.

С тех пор они жили как будто в норе и чувствовали себя спокойно.

Весь лежавший в банке семейный капитал достался захватчикам Петрограда, а через два дня был равен нулю, так как Совет народных комиссаров отменил денежную систему и уничтожил все ценные бумаги. Однако у Болдыревых было много серебра, украшений, одежды, белья и мехов, благодаря чему они могли вести обменную торговлю с прибывавшими в город крестьянами.

Это позволяло обеспечивать сносное существование всей семье. Госпожа Болдырева готовила скромные обеды на керосиновой плитке и совсем не заглядывала в кухню, в которой между женами рабочих, а по их наущению — и мужьями, с каждым днем разгоралась все более жестокая домашняя война. Вечерами, после возвращения рабочих домой с митингов и никогда не прекращающихся совещаний, часто можно было услышать отвратительные оскорбления, проклятия, а затем — угрюмый вой, грохот падающей мебели, звон разбиваемых окон — звуки драк.

Часто после таких дебошей Болдыревы вынуждены были идти и делать раненым перевязки. Драки превратились в ежедневное явление. Этому способствовала водка. Несмотря на то, что алкоголь был запрещен, всемогущие солдаты, под видом обыска, принялись чистить винные склады и лавки с алкоголем, распродавая затем добычу без всяких ограничений.

Интеллигентная, культурная семья инженера со всем этим смирилась.

Госпожа Болдырева, видя, как ее легкомысленный и безвольный муж изменяется под воздействием неожиданных ударов; как между ними и сыновьями возникает все более тесная, омраченная в последние годы царившими в доме отношениями духовная связь, не раз думала, что только сейчас чувствует себя по-настоящему счастливой, такой же, как в первые годы замужества.

Без жалоб и расстройств переносила она мелкие неприятности, неудобства и работу, которую была вынуждена выполнять ради мужа и сыновей.

Они помогали ей как могли. Работы хватало всем.

Казалось удивительным, что такие привычные, давно функционирующие устройства, как городской водопровод и электростанция, в руках новых администраторов-большевиков все чаще начали выходить из строя; водопроводные и канализационные трубы замерзали и лопались. Молодые инженеры вынуждены были их ремонтировать и носить воду в ведрах из уличных кранов, часами выстаивать в очередях за выделяемой новыми властями порцией керосина, угля для отопления, хлеба и других продовольственных товаров.

Инженерам удалось мобилизовать рабочих для поддержания порядка в доме и ремонта того, что ломалось, совместными усилиями.

Такое положение вещей продлилось всего лишь месяц.

Один из рабочих, которому дома потребовался кусок трубы, просто-напросто открутил его от фабричной машины.

Партийный товарищ донес на него большевистскому комиссару. Рабочий, обвиненный в краже народного имущества, был арестован и казнен. Для Болдыревых это не прошло без последствий.

В их комнатах был проведен обыск, в результате которого у них забрали все дорогостоящие вещи. Петр за то, что посоветовал рабочему найти кусок трубы, оказался в застенках «Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем», то есть «чека», на ул. Гороховой.

Всегда пьяный прокурор, бывший когда-то дворником, постоянно обещал арестованному буржую, что прикажет его расстрелять, и угрожал во время судебного разбирательства револьвером, приставляя его ежеминутно к груди или ко лбу молодого инженера.

К счастью, рабочие и мастера с фабрики, на которой работал Петр, подали прошение, чтобы его освободили.

Спустя две недели Петр Болдырев вернулся домой и, загадочно улыбаясь, сказал родителям и брату шепотом:

— Насмотрелся я в «чека» на разные красивые вещи и прошел отличную школу…

О подробностях, однако, он рассказывать не хотел. Поводом были опасения перед постоянно подслушивавшими под дверями рабочими. Донос был очень вероятен, тем более что раньше на фоне ссор между квартирантами такие случаи уже были.

Во время прогулок по городу Петр рассказал отцу, что в этом высоком учреждении, где совершается большевистское правосудие, царят ужасные, невообразимые условия.

Людей расстреливали ежедневно без суда, совершались провокации, как во времена политической полиции, процветало взяточничество за освобождение из тюрьмы, арестованных били, издевались над ними так, как никому и не снилось даже в самые угрюмые времена царизма.