Прорыв под Сталинградом - Генрих Герлах

места, господа, – приятным, слегка приглушенным голосом произнес Паулюс, указывая на длинный стол, на котором громоздились горы документов и карт. – Мы пригласили вас сюда по серьезному, весьма серьезному поводу. Верховное командование… Речь пойдет о… Думаю, Шмидт, вам лучше сразу доложить…

Генерал Шмидт в ответ не повел и бровью. И пока Паулюс, сложив руки и опустив голову, молчал, погружаясь в забытье, непоколебимый, грозно сверкающий взгляд генерала недвусмысленно говорил: “Глядите на меня! Армия – это я!”

Он приступил к докладу. Не терпящим возражений тоном Шмидт коротко обрисовал ситуацию, повторив, что ждать помощи извне не приходится. Его удивительные светлые глаза сверкали, умело демонстрируя все новые оттенки эмоций и заставляя присутствующих следить за ним не отрываясь. Унольд с досадой поймал себя на том, что даже он, давно привычный к этой игре, вновь шел на поводу у этого искусного манипулятора. Со стороны казалось, что он следит за речью генерала с внимательным, но отстраненным видом профессионально заинтересованного слушателя, но на самом деле мыслями он был далеко. Он был знаком со Шмидтом с давних пор, еще со старших курсов военного училища, и ненавидел его всеми фибрами души. Ненавидел в нем все: показную грацию сибаритствующего холостяка, богатырское здоровье, абсолютно противоречивую сущность, в которой выдающийся ум соседствовал с не менее выдающимся умением врать не краснея, сентиментальность и перепады настроения сочетались с бессердечной жестокостью к окружающим, а обаяние, которому невозможно было противиться, за долю секунды могло смениться холодностью и резкостью. “Пижон! Задавака! Карьерист! Напыщенный индюк!” – негодовал в своем блиндаже Унольд, когда генерал в очередной раз, не моргнув, отказывался от своих же слов, и среди своих звал его не иначе как “лживый Артур”. Но всякий раз, как он сталкивался со Шмидтом лицом к лицу, гнев его оборачивался бессильной злобой. Начштаба ненавидел его, потому что боготворил. Это была исполненная ненависти тяга к недосягаемому идеалу. Генерал Шмидт, баловень судьбы, которому доставалось все, чего бы он ни захотел – по крайней мере на личном фронте, – в глазах Унольда воплощал того самого сверхчеловека, в котором он так нуждался. Много ли времени прошло, к примеру, с тех пор как он рассказывал, что запросил за уничтоженную при бомбежке холостяцкую квартирку компенсацию в 75 000 рейхсмарок? И ведь он ее получил!.. “Попомните, еще и винный погреб!” – расхохотался он прямо в лицо ошарашенному подполковнику…

Стоп. Что это он только что произнес?.. В мгновение ока Унольд спустился с небес на землю.

– Как видите, мы вынуждены задействовать пехотные резервы, – подытожил генерал. – Мы заблаговременно запросили подкрепление в лице десантников, однако еще в середине декабря от Верховного командования поступил отказ ввиду ограниченных ресурсов транспортной авиации. Еще тогда нам указали на необходимость усилить полевые войска за счет обозных, штабных и так далее…

Черт подери, это было совсем не похоже на прорыв! Офицеры заволновались. Взгляд Унольда оживился; он мельком взглянул на сидящего рядом с ним комдива. Лицо фон Германа побледнело; биение пульса ощущалось даже в кончиках пальцев. Его словно молнией поразило. Командование приказало прочесать тылы и подтянуть резервы две недели тому назад? То есть их армию пустили в расход еще в самый разгар наступления генерала Гота? ОКХ недвусмысленно сообщало: мы вам ничем помочь не можем – помогите себе как-нибудь сами… Получается, в верхах 6-ю армию окончательно списали со счетов? В таком случае – да, в таком случае их может спасти лишь немедленный переход в наступление с привлечением всех возможных сил! Чего же они теперь-то ждут?

– А что с “медузой”? С той самой подвижной структурой? – перебил он пафосную речь генерала и, ища поддержки, посмотрел на верховного главнокомандующего. – Я имею в виду, вы ведь планировали прорыв, разве не так?

Шмидт осекся, онемев от его несдержанности. Паулюс поднял взгляд и сощурился, словно глядя на нестерпимо яркое солнце. Его рука словно сама собой дернулась и вновь упала на стол.

– Предложение отклонено, – тихо промолвил он.

– Пока мы еще могли рассчитывать совершить прорыв своими силами, – невзирая на инцидент, продолжил Шмидт, – мы отказывались следовать рекомендациям Верховного командования сухопутных сил. Однако ситуация, как вы сейчас поймете, изменилась. Только беспощадная мобилизация собственных резервов и вывод их на передовую может позволить нам продержаться достаточно долго.

“Продержаться достаточно долго”… Так вот о чем шла речь! Продержаться в голоде и холоде, в этих варварских условиях, в которых солдаты мерли как мухи… И ради такой вот сомнительной перспективы они готовы были поступиться последним шансом на спасение? Прочесывание тыла обездвижит армию раз и навсегда, обречет ее на бездействие, заставит уповать на милость, отдаст целиком и полностью на откуп спасителю, грядущему извне – но грядущему ли?.. Генерал молчал. Слышно было тяжелое дыхание офицеров.

– Что за нелепица! – вырвалось у старого генерала-тигра. – Все резервы давно развернуты! Все, кто в состоянии держать в руках ружье, уже отправлены на передовую. Это мы знаем и без штаба армии!

Лишь он один, убеленный сединами, не боялся навлечь на себя гнев “злого духа” Шестой армии. Ему, бывшему когда-то изнеженным и ранимым курсантом, без малого сорок лет прусской муштры дали понять, что значит твердость духа. Ради нее он пожертвовал человеческими чувствами. Став председателем Имперского военного трибунала, он научился жестокости и презрению, а когда он постарел и начал мучиться коликами, в нем поселилась еще и непредсказуемая, желчная злоба. Генерал не боялся ни дьявола, ни его приспешников – он сам был им под стать. Испепеляющий взор начальника штаба 6-й армии был ему нипочем.

– Знаем мы, как вы развернули резервы! – набросился на него Артур Шмидт. – У вас хватает людей, чтобы строить себе такие хоромы, как эти…

– Просто неслыханно! – в гневе тигр ударил кулаком по столу. Усы его дрожали.

– Я попрошу вас, господа! – призывая к спокойствию, воздел руки Паулюс. – Серьезность положения…

Докончить фразы он не смог. Ему было стыдно, неописуемо стыдно за происходящее. Неужто никто не видел, что он сейчас чувствует?

– Верховное командование сухопутных сил вермахта передало нам свои расчеты, – как ни в чем ни бывало продолжил Шмидт. – Согласно им, из немногим более трехсот тысяч человек двести семьдесят тысяч должны находиться на передовой. По моим собственным подсчетам, здесь в котле околачивается без дела как минимум пятьдесят тысяч военнослужащих. Пятьдесят тысяч пехотинцев!

Пехотинцев? Это так он называет больных, валящихся с ног от истощения шоферов, подносчиков, землекопов и пекарей? Смешно! Неужто в генеральном штабе и впрямь одни дураки – или они просто делают вид, что ничего не понимают? Но под пригвождающим взором этого плута, пускающего пыль в глаза своими числовыми махинациями, никто не отваживался ни возмутиться,