Самые знаменитые расследования Шерлока Холмса - Артур Конан Дойль

– Так что он натворил?

– Карьера его экстраординарна. Он хорошего происхождения, получил отличное образование, а от природы наделен феноменальными математическими дарованиями. В возрасте двадцати одного года он написал трактат о биноминальной теореме, наделавший шума в академических кругах Европы. Благодаря этому он получил математическую кафедру в одном из наших второстепенных университетов и был как будто на пороге блистательной научной карьеры. Однако верх взяли наследственные склонности самого дьявольского свойства. Криминальность в его крови не только не ослаблена, но, напротив, подкреплена его феноменальным интеллектом и стала несравненно более опасной. Темные слухи, накапливавшиеся в университетском городке, в конце концов вынудили его отказаться от кафедры и переехать в Лондон, где он стал частным репетитором армейских кадетов. Вот то, что известно свету.

То, о чем я расскажу вам теперь, установил я сам.

Как вам известно, Ватсон, никто не знает верхушку уголовного мира Лондона лучше меня. Годы и годы я постоянно ощущал за преступником некую организующую силу, неуклонно противодействующую закону и прикрывающую своим щитом нарушителя. Вновь и вновь в самых разных случаях – подделка документов, ограбления, убийства – я ощущал присутствие этой силы и вычислял ее влияние во многих из тех нераскрытых преступлений, о которых со мной не консультировались. Я пытался разорвать непроницаемую завесу, и наконец настал момент, когда я ухватил кончик нити и последовал за ней, пока после тысячи хитрых сплетений она не привела меня к экс-профессору Мориарти, математической знаменитости.

Он – Наполеон криминала, Ватсон. Он организатор половины зла и почти всех нераскрытых преступлений в этом великом городе. Он гений, философ, абстрактный мыслитель, обладатель мозга первого порядка сидит неподвижно, будто паук в центре паутины, но у этой паутины – тысячи разветвлений, и он досконально понимает вибрации каждой нити. Сам он практически ничего не делает. Только планирует. Но его подручные многочисленны и отлично организованы. Если требуется преступление – похитить документ, например, ограбить дом, убрать человека – словечко профессору, план разрабатывается и выполняется. Подручный может быть пойман, и тогда находятся деньги для внесения залога или найма адвоката. Но сила в центре никогда не бывает изобличена, даже ее существование проходит незамеченным. Вот та организация, Ватсон, существование которой я установил дедуктивно, а изобличению и разгрому которой посвятил всю свою энергию.

Однако профессор столь хитро обезопасил себя, что вопреки всем моим усилиям оказывалось невозможным получить улики, весомые для суда. Вам известны мои способности, дорогой Ватсон, и все же три месяца спустя я был вынужден признать, что наконец-то встретил противника, интеллектуально мне равного. Ужас перед его преступлениями затмевался моим восхищением его талантом организатора. И вот, наконец, он допустил промах – совсем-совсем крохотный промах, но больше, чем он мог себе позволить, раз его настигал я. Мне выпал мой шанс, и с того момента я плел вокруг него свою сеть, и теперь она готова затянуться. Через три дня, иными словами в понедельник, все будет завершено и профессор вместе со всеми главными членами его шайки окажется в руках полиции. Затем последуют сенсационнейший уголовный процесс века, раскрытие более сорока тайн и веревки для них всех. Однако, если мы начнем действовать преждевременно, они, вы понимаете, ускользнут из наших рук даже в последнюю минуту.

Если бы я мог завершить подготовку без ведома профессора Мориарти, все было бы в порядке. Но он слишком хитер. Он видел каждый шаг, который я предпринимал, чтобы взять его в капкан. Вновь и вновь он пытался вырваться, но каждый раз я ему препятствовал. Поверьте, мой друг, если бы можно было написать отчет об этом безмолвном поединке, он, бесспорно, оказался бы самым блистательным рассказом о нанесении и парировании ударов во всей истории сыска. Никогда еще я не поднимался до такой высоты и никогда не сталкивался с таким сопротивлением. Он разил глубоко, но я поражал глубже. Нынче утром были приняты последние меры, и требовалось всего три дня для завершения дела. Я сидел в своей комнате и размышлял над этим делом, когда дверь отворилась и передо мной предстал профессор Мориарти.

Нервы у меня крепкие, Ватсон, но, должен признаться, я вздрогнул, когда увидел, что тот самый человек, который так постоянно занимал мои мысли, стоит на моем пороге. Его внешность была мне хорошо знакома. Он очень высокий и худой, белый, непомерно выпуклый лоб, а оба глаза глубоко провалены. Ни усов, ни бороды, бледен, выглядит аскетом, но его черты сохраняют что-то профессорское. Плечи сутулые от постоянных умственных занятий, а лицо выдвинуто вперед и непрерывно медленно покачивается из стороны в сторону по-змеиному. Он прищурился на меня с большим любопытством в глазах, выглядывающих из морщин.

«Фронтальное развитие у вас выражено менее четко, чем я ожидал, – сказал он наконец. – А привычка теребить заряженное огнестрельное оружие в кармане халата опасна».

Дело в том, что, едва он вошел, я мгновенно осознал, какая личная опасность мне угрожает. Единственным спасительным выходом для него было заставить умолкнуть мой язык. Мгновенно я переложил револьвер из ящика к себе в карман и держал его под прицелом сквозь ткань. После его замечания я вынул револьвер, положил на стол, оставив курок взведенным. Он все еще улыбался и помаргивал, но что-то в его глазах заставило меня порадоваться, что мое оружие при мне.

«Совершенно очевидно, что вы меня не знаете», – сказал он.

«Наоборот, – ответил я. – Мне кажется совершенно очевидным, что я вас знаю прекрасно. Прошу, садитесь. Я могу уделить вам пять минут, если у вас есть что сказать».

«Все это вы уже знаете сами», – сказал он.

«Как, вероятно, и вы мой ответ», – отпарировал я.

«И вы стоите на своем?»

«Абсолютно».

Он сунул руку в карман, и я схватил револьвер со стола. Но он вынул всего лишь записную книжку, в которой значилось несколько дат.

«Вы встали на моем пути четвертого января, – сказал он. – Двадцать третьего вы причинили мне неудобства; к середине февраля у меня возникли серьезные осложнения из-за ваших помех; к концу марта мои планы были абсолютно спутаны, а теперь, на исходе апреля, из-за ваших непрерывных преследований я оказался в таком положении, что под угрозой уже моя личная свобода. Ситуация становится нестерпимой».

«У вас есть какие-нибудь предложения?» – спросил я.

«Вы должны прекратить это, мистер Холмс, – сказал он, покачивая головой. – Непременно должны».

«После понедельника», – сказал я.

«Ну-ну! – сказал он. – Не сомневаюсь, человеку с вашим интеллектом должно быть ясно, что развязка тут может быть только одна. Вы так все обставили, что у нас остается лишь один выход. Для меня было интеллектуальным наслаждением наблюдать, как вы все это организуете, и скажу без притворства, что мне будет очень горько прибегнуть к крайним мерам. Вы улыбаетесь, сэр, но, уверяю вас, это именно так».

«Опасность неотъемлема от моего ремесла», – заметил я.

«Это не опасность, – сказал он. – Это финальное уничтожение. Вы встали на пути не просто индивида, но могущественной организации, размах которой вы при всем вашем уме охватить не сумели. Вы должны устраниться, мистер Холмс, или будете растоптаны».

«Боюсь, – сказал я, вставая, – что удовольствие этой беседы отвлекает меня от важного дела, которым я должен заняться в другом месте».

Он тоже встал и молча посмотрел на меня, печально покачивая головой.

«Ну-ну, – сказал он наконец. – Очень жаль, но я сделал все, что мог. Я знаю каждый ход в вашей игре. До понедельника вы ничего сделать не сможете. Это была дуэль между вами и мной. Вы надеетесь посадить меня на скамью подсудимых. Я говорю вам, что вы никогда меня не побьете. Если вы достаточно умны, чтобы навлечь на меня гибель, будьте уверены, я навлеку ее на вас».

«Вы сделали мне несколько комплиментов, мистер Мориарти, – сказал я. – Позвольте мне отплатить вам тем же, сказав, что будь я уверен в первом, то с радостью ради интересов общества принял бы второе».

«Я могу обещать вам одно, но не другое», – прошипел он, повернул ко мне согбенную спину и, щурясь и моргая, вышел из комнаты.

Такой была моя примечательная встреча с профессором Мориарти. Признаюсь, она оставила у меня неприятный осадок. Его мягкая точная манера речи производит впечатление искренности, на что не способен ни один громила. Разумеется, вы скажете: «Почему бы не заявить на него в полицию?» Причина в том, что, несомненно, удара надо ждать от его пособников. У меня есть прямое тому доказательство.

– На вас уже нападали?

– Мой дорогой Ватсон, профессор Мориарти не из тех, кто тратит время попусту. Днем я отправился по делам на Оксфорд-стрит. На перекрестке Бентинк-стрит и Уэлбек-стрит из-за угла вылетел на бешеной скорости двуконный фургон прямо на меня. Я успел отпрыгнуть и спастись за какую-то долю секунды. Фургон умчался по Мэрилбон-стрит и исчез в мгновение ока. После этого, Ватсон, я не сходил с тротуара, но когда я шел по Вир-стрит, с крыши дома слетел кирпич и разбился вдребезги у моих ног. Я вызвал полицию и потребовал осмотра. На крыше для какого-то ремонта приготовили груды черепицы и кирпичей, и меня убеждали, что кирпич этот сбросил порыв ветра. Конечно, я знал, что это не так, но доказать ничего не мог. После этого я взял кеб и приехал к брату в его квартиру на Пэлл-Мэлл, где провел день. Теперь, когда я шел к вам, на меня бросился хулиган с дубинкой. Я сбил его с ног, и полиция его арестовала. Но могу заверить вас, что не будет установлено никакой связи между этим джентльменом, о чьи зубы я ободрал костяшки пальцев, и ушедшим на покой репетитором по математике, который, предположительно, занят решением примеров на доске в десяти милях отсюда. Вы понимаете, Ватсон, почему, едва войдя, я закрыл ваши ставни и почему я вынужден просить разрешения покинуть ваш дом через менее заметный выход, чем парадная дверь.