Самые знаменитые расследования Шерлока Холмса - Артур Конан Дойль

– Бог мой! – ахнул наш клиент. – Вы говорите, что все эти долгие десять недель нескончаемой агонии украденные бумаги находились в одной комнате со мной?

– Вот именно.

– И Джозеф! Джозеф – злодей и вор!

– Хм! Боюсь, характер Джозефа куда сложнее и опаснее, чем внушает его внешность. Из того, что я услышал от него нынче утром, следует, что он очень неудачно играл на бирже и готов на все, лишь бы поправить свои дела. Будучи абсолютным эгоистом, он, когда ему подвернулся шанс, не посчитался ни со счастьем сестры, ни с гибелью вашей репутации.

Перси Филпс поник в своем кресле.

– У меня голова идет кругом, – сказал он. – Ваши слова меня ошеломили.

– Главная трудность вашего дела, – начал Холмс в своей дидактической манере, – заключалась в изобилии улик. Существенное заслонялось и затемнялось совершенно посторонними моментами. Из всех предложенных нам фактов мы должны были отобрать те, которые представлялись нам существенными, а затем расположить их по порядку, чтобы воссоздать эту поразительную цепь событий. Джозефа я подозревал с самого начала из-за того факта, что вы намеревались в тот вечер вернуться в Уокинг вместе с ним, и поэтому он, хорошо зная Министерство иностранных дел, вполне вероятно, мог зайти за вами по пути на вокзал. Когда я услышал, что кто-то пытался залезть в спальню, в которой никто, кроме Джозефа, не мог ничего спрятать – вы же сами рассказали нам о том, что Джозефа выставили оттуда сразу же, как вы приехали с доктором, – мои подозрения превратились в уверенность, тем более что попытка была предпринята в ту ночь, когда сиделка отсутствовала, и, следовательно, взломщик хорошо знал распорядки в доме.

– Как же слеп я был!

– Факты, насколько я установил их, таковы. Джозеф Гаррисон вошел в здание с Чарльз-стрит и, зная дорогу, поднялся в вашу комнату, едва вы из нее ушли. Увидев, что комната пуста, он дернул сонетку, и тут же его взгляд упал на бумаги, лежавшие на столе. Он сразу понял, что судьба отдает ему в руки государственный документ чрезвычайной ценности, и, мгновенно сунув договор в карман, он ускользнул. Как вы помните, прошло несколько минут, прежде чем сонный швейцар обратил ваше внимание на звонок, а их вполне хватило, чтобы вор успел сбежать.

Он отправился в Уокинг с первым же поездом, изучил свою добычу, убедился в ее колоссальной ценности, припрятал ее, как он полагал, в надежнейшем тайнике с намерением достать день-другой спустя и предложить договор французскому посольству или другому щедрому покупателю. И вдруг – ваше внезапное возвращение. Его без малейшего предупреждения выдворили из его комнаты, и с этой минуты там все время находились минимум вы двое, преграждая ему доступ к его сокровищу. Такое положение вещей, конечно, сводило его с ума. Но, наконец, он увидел свой шанс. И попытался пробраться в комнату, но ему воспрепятствовала ваша бессонница. Возможно, вы помните, что в тот вечер вы не стали пить свою микстуру.

– Да, я помню.

– Думается, он принял меры, чтобы усилить действие этой усыпляющей микстуры, и был полностью уверен в вашем беспробудном сне. Разумеется, я понимал, что он повторит свою попытку, как только она представится ему безопасной. Ваш отъезд предоставил ему желанный шанс. Я продержал мисс Гаррисон там весь день, чтобы он не успел опередить нас. Затем, внушив ему мысль, что все в порядке, я устроил засаду, как только что рассказал вам. Я уже знал, что документ скорее всего спрятан в комнате, но у меня не было желания поднять весь паркет и ободрать стены, разыскивая тайник. Вот почему я позволил ему достать бумаги из этого тайника и тем избавил себя от множества хлопот. Есть ли еще вопросы, требующие объяснения?

– Почему в первый раз он пытался проникнуть туда через окно? – спросил я. – Хотя мог бы просто войти в дверь?

– Чтобы добраться до этой двери, ему пришлось бы пройти мимо семи спален. А пройти по газону он мог без риска. Что-нибудь еще?

– Вы же не думаете, – спросил Фелпс, – что он замышлял убийство? И нож он намеревался использовать только как инструмент для взлома.

– Может быть, и так, – ответил Холмс, пожимая плечами. – С уверенностью я могу сказать только одно: мистер Джозеф Гаррисон – это джентльмен, от чьего милосердия мне никак не хотелось бы зависеть.

Финальная проблема

С тяжким сердцем берусь я за перо, чтобы записать эти последние слова, в каких последний раз воздам должное особым дарованиям, отличавшим моего друга мистера Шерлока Холмса. Беспорядочно и, как я глубоко ощущаю, совершенно неадекватно я старался дать некоторое представление о необычайных случаях, с какими мне довелось сталкиваться в его обществе, начиная с абсолютной случайности, которая свела нас в период «Этюда в багровых тонах», вплоть до его вмешательства в «Дело о морском договоре» – вмешательстве, которое, бесспорно, предотвратило серьезные международные осложнения.

Я намеревался остановиться на этом и промолчать о событии, создавшем пустоту в моей жизни – пустоту, которую протекшие два года ничем не заполнили, но мою руку понудили недавние письма полковника Джеймса Мориарти в защиту памяти его брата. И у меня нет иного выбора, кроме как представить публике факты во всей их точности. Только мне известна истина во всей полноте, и я убежден, что дальнейшее ее сокрытие никакой благой цели не послужит. Насколько мне известно, в прессе появилось лишь три упоминания о случившемся: в номере «Журналь де Женев» от 6 мая 1881 года, агентства «Рейтер» в английских газетах от 7 мая и недавно в письмах, про которые я упомянул. Из них первое и второе были крайне сжатыми, а последние, как я теперь покажу, полностью извращают факты. И мне надлежит впервые поведать, что же на самом деле произошло между профессором Мориарти и мистером Шерлоком Холмсом.

Возможно, читатели еще помнят, что после моей свадьбы и открытия мною затем частной практики особая близость между мной и Холмсом в какой-то мере изменилась. Он все еще время от времени заходил ко мне, когда ему требовался помощник в его расследовании, но случаи эти становились все более и более редкими, и я вижу, что в 1890 году было всего три дела, записи о которых у меня сохранились. На протяжении зимы этого года и ранней весны 1891-го я узнавал из газет, что французское правительство заручилось его услугами в деле чрезвычайной важности, и получил два кратких письма от Холмса, помеченных Нарбонной и Нимом, из которых следовало, что его пребывание во Франции предположительно будет долгим. А потому я был удивлен, когда он вошел в мою приемную вечером 24 апреля. Мне бросилось в глаза, что выглядит он заметно более бледным и худым, чем обычно.

– Да, я немножко слишком вольно злоупотреблял собой, – ответил он более на мой взгляд, чем на мои слова. – Последнее время я нахожусь под некоторым давлением. Вы не против, если я закрою ваши ставни?

Единственный свет в комнате исходил от лампы на столе, за которым я читал. Холмс скользнул вдоль стены, захлопнул ставни и накрепко их запер.

– Вы чего-то боитесь? – спросил я.

– Ну, да.

– Чего?

– Духовых ружей.

– Мой дорогой Холмс, о чем вы говорите?

– Полагаю, Ватсон, зная меня так хорошо, вы согласитесь, что нервозность мне не свойственна. Однако отказ признавать опасность, когда она нависает над вами, – это свидетельство глупости, а не храбрости. Могу я попросить у вас спички?

Он глубоко вдохнул дым сигареты, словно находя в нем успокоение.

– Я должен извиниться, что пришел столь поздно, – сказал он, – и сверх того должен просить вас поступиться правилами приличия и разрешить мне покинуть ваш дом через ограду вашего сада позади него.

– Но что все это значит? – спросил я.

Он протянул руку, и я увидел, что костяшки двух пальцев ободраны и кровоточат.

– Не такой уж пустячок, как видите, – сказал он с улыбкой. – Во всяком случае, достаточно весомый, чтобы разбить о него пальцы. Миссис Ватсон дома?

– Она гостит у подруги.

– Ах, так! И вы совсем один?

– Абсолютно.

– В таком случае мне легче предложить вам уехать со мной на Континент дней на семь.

– И куда?

– Да куда угодно. Мне это безразлично.

Все это выглядело очень странно. Не в характере Холмса было устраивать себе бесцельные каникулы, и что-то в его бледном измученном лице сказало мне, что нервы его натянуты до предела.

Он увидел вопрос в моих глазах, сложил кончики пальцев, упер локти в колени и объяснил мне положение вещей.

– Вероятно, вы никогда не слышали о профессоре Мориарти? – сказал он.

– Нет, никогда.

– Да, вот в чем поразительность и гениальность положения! – вскричал он. – Этот человек владеет Лондоном, и никто про него не слышал! Вот что ставит его на вершину в анналах преступности. Со всей серьезностью говорю вам, Ватсон, сумей я взять верх над этим человеком, сумей я избавить общество от него, моя собственная карьера достигла бы вершины, и я был бы готов обратиться к какому-нибудь более мирному занятию. Между нами говоря, последние дела, в которых я оказался полезен королевскому дому Скандинавии и Французской Республике, обеспечили мне такое положение, что я мог бы выбрать тихий образ жизни, наиболее приятный мне, и сосредоточиться на моих химических опытах. Но я не могу отдыхать, Ватсон, я не могу сидеть спокойно в моем кресле, когда я знаю, что такой человек, как профессор Мориарти, беспрепятственно ходит по улицам Лондона.