Могучая кучка - Андрей Николаевич Крюков

не оркестрованную оперу впервые исполнили целиком. Это происходило у Пургольдов. Слушателей собралось много. Пришли все члены кружка (исключая Балакирева), Шестакова, Никольский, Владимир Стасов с братом Дмитрием, присутствовали также Лодыженский, Азанчевский и многие другие. Мусоргский пел низкие партии — Грозного, князя Токмакова и другие, певец-любитель В. В. Васильев — высокие (Михайлы Тучи, боярина Матуты), Александра Пургольд — женские (Ольги и другие). Оркестровый аккомпанемент исполняли на двух роялях автор и Надежда Пургольд.

За первым прослушиванием последовали другие. Римский-Корсаков тем временем оркестровал оперу и писал увертюру.

Это был счастливый период его жизни. Работа над «Псковитянкой» совпала с радостными и волнующими личными переживаниями. Все крепче горячее и глубокое чувство связывало композитора и Надежду Пургольд. Девушка пыталась противиться ему, ей казалось, что она недостойна Николая Андреевича, что способности ее слишком мелки рядом с его талантом и как человек она не может равняться с ним. Странички дневника Надежды Николаевны свидетельствуют о ее любви и ее тревоге. В разговорах с Римским-Корсаковым она пытается «разоблачить недостатки своего характера». «Он такой безукоризненный, чистый, идеальный человек,— пишет Пургольд,— что оттого он и не видит дурного в других... я не стою ни одного его милого взгляда, ни одной его светлой, ясной, открытой, обладающей каким-то теплом улыбки, в которой так и отражается он весь и подобной которой я не встречала ни у одного человека. За эту милую улыбку я готова... сама не знаю, на что я готова».

В ноябре 1871 года между ними произошло решительное объяснение, а 30 июня следующего года они обвенчались. Мусоргский был шафером.

После свадьбы Римский-Корсаков с женой поселились сначала на Шпалерной улице в доме № 4 (теперь улица Войкова, дом тот же), а затем на Фурштадтской в доме Кононова, № 25, квартире 9 (дом не сохранился).

Незадолго перед этим Мариинский театр принял «Псковитянку». Композитор закончил ее при деятельном участии Надежды Николаевны. «Посвящается дорогому музыкальному кружку»,— написал Римский-Корсаков на титульном листе оперы.

Премьера состоялась 1 января 1873 года. Она прошла с большим успехом.

* * *

После женитьбы Римского-Корсакова Мусоргский лишился общества близкого друга. Хотя Мусоргский и поселился по соседству с молодоженами (в доме № 6 по Шпалерной улице; там жил и Кюи), видеться ежедневно они теперь не могли. Модест Петрович очень сожалел об этом.

Мысли композитора поглощал «Борис Годунов», да и новые замыслы зрели. Товарищи высоко ценили оперу Мусоргского. Отдельные ее сцены неоднократно исполнялись у Шестаковой, у Пургольдов, у самих членов кружка. Готовя новую редакцию, Мусоргский обогатил первоначальный замысел оперы, подчеркнул ее главную идею. «Как теперь хорош «Борис»! Просто великолепие. Я уверен, что он будет иметь успех, если будет поставлен»,— писал Бородин жене 21 сентября 1871 года. Стасов называл Мусоргского гениальным и взволнованно говорил, что по силе таланта и оригинальности музыки он опережает всех остальных. Владимир Васильевич в те годы стал восторженным почитателем и верным помощником композитора. Своей «лучшей, дорогой опорой» называл старшего товарища Мусоргский. «Лучше Вас никто не ведает, куда я бреду, какие раскопки делаю, и никто прямее и дальше Вас не смотрит на мой дальний путь...» — писал он Стасову. Глубоко признателен был Мусоргский Владимиру Васильевичу за то, что, угадав стремления композитора, он предложил превосходный сюжет для новой оперы — «Хованщины». Композитор отдался ей так же самозабвенно, как «Борису».

Разученный друзьями, «Борис Годунов» приобретал все большую известность. Его поклонниками становились артисты, театральные деятели, просто любители музыки. Наконец одну из сцен исполнили на концерте Русского музыкального общества. «„Борис“ затмил все остальное!» — писала после репетиции Александра Пургольд.

Опера увлекла главного режиссера Мариинского театра Геннадия Петровича Кондратьева, и тот включил в программу своего бенефиса три картины из «Бориса Годунова». Они имели огромный успех. «Весь театр, от верху до низу, был в восторге, и автор вместе с артистами был вызван... шесть раз при оглушительных, единодушных криках „браво!“»,— сообщала 8 февраля 1873 года «Петербургская газета». Вместе с публикой автору аплодировали и исполнители.

И все же вторично представленная в театральный комитет опера была вновь отвергнута.

Выручила Юлия Федоровна Платонова — одна из ведущих певиц Мариинского театра. Покоренная талантом Мусоргского, она задалась целью добиться постановки «Бориса Годунова» и при возобновлении контракта поставила это условие театральной дирекции.

Наконец 27 января 1874 года «Борис Годунов» увидел свет рампы...

«Я разумею народ как великую личность, одушевленную единою идеею. Это моя задача. Я попытался разрешить ее в опере»,— написал Мусоргский, посвящая свое творение товарищам.

Народ поистине один из главных героев этого сочинения. Другой герой — царь Борис. Судьба народа и судьба человека волновали автора. «Тончайшие черты природы человека и человеческих масс, назойливое ковыряние в этих мало изведанных странах и завоевание их — вот настоящее призвание художника» — так определил Мусоргский свое творческое кредо.

Народ в его опере разнообразен. Выразительны типы отдельных представителей народа, рельефно высечены их характеры. Вспомним хотя бы двоих. Вот Варлаам — фигура, таящая грозную силу, безудержную не только в разгуле, и здесь же Пимен — олицетворение мудрости народной, сдержанности, степенности, прямоты.

Многолика и масса людская. В ее портрете композитор применил разнообразные краски. Она показана в разных состояниях. Мусоргский, по его собственным словам, в этот период творчества старался охватить «Русь-матушку во всю ее простодушную ширь».

Мысли о Руси-матушке, скорбь о ней, песнь о ней — такой путь избрал Мусоргский. Трудно живет русский народ, гнетут его темные силы, не дают вздохнуть полной грудью, но должен он пробудиться.

«Русь-матушка» широко показана в «Борисе». Вот толпа мужиков и баб во дворе Новодевичьего монастыря. Бориса просят принять царство, но что до того забитому люду? Зачем согнали его сюда? — Так велено. Вот и пристав, который требует: «На колени!» Народ мнется, но пристав грозит дубинкой. Опустились, заголосили: «На кого ты нас покидаешь, отец наш!» Народ безразличен к царю, но коль требуют голосить, так невольно в этом обращении к «отцу» вырываются жалоба, плач, стон, звучит в нем голос бесправного, угнетенного русского народа.

Пристав ушел, и толпа замолкла. Люди хотят понять, в чем же дело. «Митюх, а Митюх, чего орем?» — «Вона! Почем я знаю!» — «Царя на Руси хотим поставить!»— поясняют сведущие. А у баб — перепалка, и мужики смеются над ними.

На миг приоткрылось у людей свое, житейское, но уже вновь грозит дубинкой пристав, и толпа вновь покорно взывает к царю.

...Прошло несколько лет. У собора Василия Блаженного[11] народ вновь ждет выхода Бориса. Опять бродит пристав,