Криппен - Джойн Бойн

— Этель, это не так. Она расстраивается, она…

— Расстраивается? — закричала она, расстроившись сама. — Уверена, что расстраиваетесь как раз вы, но ведь вы же не избиваете ее до полусмерти?

— Конечно нет. Я никогда и пальцем не притрагиваюсь к Коре.

— Это потому что вы — джентльмен.

— Потому что я боюсь, — закричал он, и она даже отступила назад. Хоули сглотнул слюну и почувствовал, что вот-вот расплачется. — Боюсь ее, Этель, — сказал он. — Значит, я слаб? Может быть. Значит, я тряпка? Возможно. У нее такие перепады настроения, вы не поверите. Просыпаюсь утром и первым делом думаю: с какой ноги она сегодня встанет? Вечером мы сидим вместе и слушаем патефон, и я боюсь сделать замечание, хоть о чем-нибудь высказаться, ведь что бы я ни сказал — она все равно прекословит мне, затевает драку. Мне кажется, ей постоянно хочется драться. Только так она и способна со мной общаться. Унижая меня.

— Это потому что она сама — ничтожество, — злобно сказала Этель. — Потому что в жизни у нее ничего нет. Вся эта чушь насчет карьеры певицы. Она никогда ничего не добьется. Я это знаю, вы это знаете, и она это знает. Она так разочарована в жизни, что вымещает это на вас. Вы — самая удобная мишень. Потому что вы добрый. И мягкий. Миролюбивый. Вы — полная ее противоположность.

— Чего же вы хотите от меня? — взмолился он. — Сейчас уже слишком поздно. Возможно, если б я не спасовал перед ней много лет назад…

— Никогда не бывает слишком поздно, Хоули. Признайтесь. Она вас бьет, да? — Он кивнул. — Она избивает вас. — Он снова кивнул. — Чем? Сковородками, кастрюлями, кулаками?

— Всем подряд, — признался он. — И не только.

— Я не считаю вас слабаком, — тихо сказала она, качая головой, готовая расплакаться. — Я думаю, что вы в ужасном положении и вам нужно вырваться на свободу. Уйти от нее. Пока она вас не убила. А это обязательно произойдет, Хоули. Если так будет продолжаться и дальше, однажды она вас убьет.

— Тем лучше для меня, — сказал он так тихо, что Этель едва расслышала.

— Нет, — вскрикнула она, внезапно расплакавшись. — Хоули, как вы можете это говорить? Как вы можете даже думать об этом? А как же я? Как я проживу без вас?

Потрясенный Хоули поднял глаза.

— Вы? — спросил он. — Но что…

— Я не смогу, — твердо сказала она. — Не смогу, и все. Я еще никого не любила так сильно, как вас, Хоули. И когда я вижу, как она с вами обращается… Мне самой хочется ее убить.

Она шагнула вперед, и не успели оба опомниться, как их губы встретились, и они поцеловались. Это длилось недолго — каких-то пару мгновений, — потом они отпрянули и уставились друг на друга с паническим страхом и любовью. Казалось, Этель упадет в обморок.

— Мне пора, — сказала она, схватив пальто, и отперла дверь.

— Этель, подождите. Мы должны…

— До завтра, Хоули, — крикнула она, не оборачиваясь. — И больше не позволяйте себя обижать. Прошу вас. Ради меня.

И с этими словами ушла. Хоули выдохнул и опустился на стул, в изумлении почесывая голову. «Она меня любит?» — мысленно спросил он себя. Эта фраза звучала слишком уж неправдоподобно. Он снял с вешалки пальто и запер за собой магазин, надеясь, что Этель, возможно, все еще стоит на улице, но она уже скрылась. В любом случае идти за ней некогда, подумал он. Теперь пора возвращаться домой. Пора сообщить Коре, каково будет впредь. Что он больше не позволит ей обращаться с собой, как раньше. Больше никакого крика, насилия и неприятностей. Хоули широко шагал, ободренный словами Этель и ее чувствами, и его переполнял гнев: он сердился на себя самого за то, что с самого начала позволил так с собой обходиться. Обычно в этом часу он направлялся в зубоврачебный кабинет — но только не сегодня вечером.

Возвращаясь домой на Хиллдроп-креснт, Хоули готовился к тому, что жена лежит на диване, ест фрукты и читает книгу — ее любимое вечернее занятие. На диване ее не оказалось, но он все равно почувствовал, что жена дома. На столе — две полупустые чашки чаю, он потрогал одну: еще теплая. Зашел на кухню, не надеясь, впрочем, Кору там застать, и оказался прав. Не было ее и в ванной, дверь которой оставалась распахнутой. Хоули шагнул в спальню, но там ее тоже не нашел. Разгладив усы, он уже собрался было спуститься вниз, как вдруг его внимание привлекли какие-то звуки. Они доносились с верхнего этажа — из комнаты, которую снимал Алек Хит. Хоули внимательно прислушался: может, просто померещилось? Нет, звуки донеслись снова. Хоули медленно вышел из спальни и шагнул на лестницу. Он не был наверху с того самого времени, когда туда въехал Алек — больше года назад, — и понятия не имел, в каком состоянии комната: по правде говоря, он больше не считал ее частью собственного дома. Стараясь двигаться как можно тише, он поднимался по ступенькам, а звуки между тем усиливались. Стоны, сопение и односложные выкрики под аккомпанемент кроватных пружин. Хоули поднялся наверх: дверь была приоткрыта, он уперся в нее рукой, и под нажимом она бесшумно отворилась. Он увидел перед собой зрелище, поначалу не укладывавшееся у него в голове, настолько оно было непривычным. На простынях лежал парень, которому они сдавали эту комнату: в чем мать родила, с раскинутыми ногами, зажмурив от наслаждения глаза, и со стоном твердил имя Коры. Сверху на нем сидела жена, тоже голая, с обвисшими грудями, между которыми стекала струйка пота. Одной рукой она упиралась в лицо молодого любовника, как бы вдавливая его в кровать, загоняя как можно глубже, и при этом тоже сладострастно стонала.

Вечером 19 января 1910 года мистер Генри Уилкинсон, двадцатичетырехлетний химик, трудился во вторую смену в аптеке «Льюис и Бэрроуз» на Оксфорд-стрит. Он беспрестанно зевал, поскольку работал восьмой день подряд по причине затяжной болезни своего хозяина мистера Таббса, и был совершенно измотан. Уилкинсон знал, что если мистер Таббс до завтра не выздоровеет, придется закрыться в обед, а то еще, чего доброго, неправильно смешаешь лекарства. У него буквально слипались глаза — это уже никуда не годилось.

Над дверью прозвенел колокольчик, Уилкинсон поднял глаза и увидел входящего мужчину: в шляпе, очках и теплом пальто с поднятым воротником. Посетитель носил щеголеватые черные усы. Быстро подойдя к прилавку, он протянул рецепт и, не сказав ни слова, отвел взгляд. Генри развернул рецепт, прочитал его и удивленно поднял брови.

— Гидробромид гиосцина,[30] — сказал он. — Это сильнодействующее вещество. Врач объяснил вам, насколько оно опасно?

— Я сам врач, — последовал ответ.

— Ах вот как, — произнес Генри. — Приготовление займет некоторое время. Я не часто получаю заказы на подобные яды.

— Сколько? — спросил мужчина глухим голосом.

— Минут десять, сэр, — ответил Генри. — Будете ждать или зайдете позже? Мы работаем до десяти.

— Подожду.

Генри вошел в подсобное помещение, откуда хорошо просматривалась передняя часть аптеки, и справился в указателе, а затем взял с полки ингредиенты и осторожно перелил их пипеткой в средних размеров пузырек для лекарств. «Странный какой-то», — подумал он. Посетитель вел себя очень подозрительно, разглядывая полки, но все время поворачиваясь к аптекарю спиной.

— Прекрасный вечер, — воскликнул Генри, пытаясь завязать разговор. — Скоро домой — ужинать? — Мужчина промолчал: он по-прежнему ходил взад и вперед, постукивая тростью по полу. — Как вам угодно, — пробормотал Генри.

Десять минут спустя, приготовив смесь, он вышел наружу и положил пузырек в пакетик.

— Вот, — сказал он, — не буду вас лишний раз предупреждать, сэр. Растворяйте по одному колпачку в пяти колпачках воды, а не то беды не оберетесь. Так сказано на этикетке.

Мужчина протянул фунтовую банкноту, Генри взял ее и достал из кассы сдачу.

— Вынужден попросить вас расписаться вот здесь, сэр, — сказал он, вытащив большую черную папку, и, пролистав ее, нашел нужную страницу. — Это лекарство нам разрешается отпускать только при наличии подписи и адреса.

Мужчина кивнул, прекрасно об этом зная, и старательно вывел: «Джеймс Миддлтон, Холм, 46, Кларкенуэлл». Генри глянул на запись и кивнул.

— Большое вам спасибо, доктор Миддлтон, — сказал он. — Не буду вас больше задерживать.

На улице мужчина вынул пузырек и еще раз прочитал инструкцию на этикетке. Один колпачок на пять колпачков воды. Раз в день. Сердце бешено забилось в груди, во рту пересохло, ноги слегка подкосились. Он сунул пузырек в карман пальто и направился домой.

14. ИНСПЕКТОР ДЬЮ ПОСЕЩАЕТ ХИЛЛДРОП-КРЕСНТ, 39, — НЕОДНОКРАТНО

Лондон: пятница, 8 июля — среда, 13 июля 1910 года

Инспектор Уолтер Дью шагал по Камден-роуд к Хиллдроп-креснт, злясь, что ему вообще приходится наносить этот визит. Одна из главных обязанностей инспектора Скотланд-Ярда — давать опрометчивые обещания. Практически каждый день он был вынужден общаться с таким количеством истеричек и фантазеров, что, если бы расследовал все их безумные заявления, у него никогда не оставалось бы времени на раскрытие реальных преступлений. Инспектор собирался отправить в этот дом констебля полиции, чтобы тот собрал необходимую информацию. Однако после звонка от комиссара Лондонской полиции с этой идеей пришлось распрощаться.