Мемуары посланника - Карлис Озолс

Стомоняков взглянул на меня, покачал головой и тяжело вздохнул. Конечно, и он ничего не мог сделать. Не смел и сказать, что все это настоящая ерунда, совершеннейший абсурд, канцелярская чепуха, никому не нужная бухгалтерия. Да и никто другой, ибо это означало бы осудить всю систему советского труда, а эта система и есть настоящий, подлинный, единственный «вредитель» и главная причина всей хозяйственной разрухи в СССР.

Но и тут, как везде, в каждом частном случае, большевикам, их чиновникам и судам надо найти не причину, а виновника. Не может же государство осудить систему, созданную им самим. А чтобы найти этого виновника, доказать, что происходит «вредительство», дело подстроено троцкистами, на помощь приходит ГПУ и устраивает уже действительное вредительство без кавычек, которое потом и раскрывается на суде, дает благодарную тему для обвинителя, громогласно и возмущенно обличающего троцкистов, заговоры врагов, направленные для подрыва хозяйственной мощи Советов.

И чекисты в этом отношении оказывают волшебные услуги и подносят суду материал для непререкаемого обвинения. Вводят в группу вредителей поневоле настоящих, спровоцированных вредителей. Не угодно ли постороннему глазу, непосвященному человеку разобраться в этой толпе и отличить козлов от овец. Цель достигнута, вредители найдены, обличены, наказаны, но о самой системе ни слова. Причины общегосударственной хозяйственной разрухи затушеваны, что и требовалось доказать.

Все, что я рассказал, лишь малая доля того, что можно было бы поведать миру о делах чекистской агентуры и советских судов. Добавим к этому еще и похищение генералов Кутепова, Миллера, дела Скоблиных и других. Вспомним, что все это совершалось во имя Коммунистического интернационала, и перед нами должен естественно и невольно встать грозный вопрос: может ли продолжаться без конца этот общечеловеческий ужас? Вот что значит «принципиальная политика», построенная на ложных и преступных принципах. Это безнадежная система, и потому она смертоносна сначала для «буржуев», а потом и для самих ее создателей.

Дипломатический корпус в Москве

Нигде так дружно, как в Москве, не жил дипломатический корпус в период 1923–1929 годов. Это не только мое мнение. Думаю, под этими словами подпишутся и все мои коллеги, а тогда нас было в Москве больше 170 человек, пользовавшихся дипломатической неприкосновенностью. Эта большая семья, особенно в лице ее высших представителей, жила своей особой жизнью, отгороженная от остальной России. Отгороженность и стала нашей общей сплоченностью, а изолированность, наша обособленность вызывалась российскими условиями тех лет.

Все посольства и миссии занимали лучшие особняки изгнанных московских богачей. Большинство этих домов было окружено садами и заборами, и заборы символизировали собой крепкую ограду, за которой спокойно могли жить и работать дипломатические представители. Кроме того, в особняках находили приют и некоторые прежние владельцы. Например, в норвежском посольстве, в его побочных помещениях, проживали оставшиеся в Москве Морозовы. Особняки советское правительство сдавало внаем посольствам, получало деньги и, конечно, ничего не платило прежним владельцам. Иногда посольства, в той или иной форме, хотели отплатить бывшим собственникам, чаще всего продуктами питания. Мы понимали трагическое положение этих несчастных людей и, как могли, шли им навстречу.

Тогда Советская Россия была большой загадкой, важной для всего мира, и на дипломатическую службу туда выбирали подходящих людей, если и не знакомых с СССР, то тренированных на разных дипломатических постах и поприщах. Мы понимали серьезность работы и свою большую ответственность. Уже это скрепляло и соединяло нас, иностранных представителей. Дипломатическим служащим правительства щедро отпускали средства, а жизнь в Москве была дорога.

Часто устраивались большие вечера, званые обеды, концерты, что тоже помогало нашему сближению. Это было не только развлечением, но и необходимостью. На подобных приемах иностранные представители легче всего могли встречаться с руководителями и чинами НКИД и других советских учреждений. Те охотно откликались на наши приглашения.

Подавались лучшие французские вина, шампанское, деликатесы, национальные блюда. Прельщали не только щи с кашей, но и русская черная икра, балыки, осетрина. Как еще недавно жила богатая Москва, так теперь жили в посольствах.

Австрийский посланник в Москве Эгон Хайн, аккредитованный также и при латвийском правительстве, провел тогда несколько дней в Риге. Я его спросил, как он находит нашу столицу, и он ответил:

– От России осталась только Латвия.

Он был прав. Действительно, в Латвии почти все осталось по-старому, как было до войны. В России, напротив, старое уничтожили, о нем напоминали только приемы дипломатического корпуса.

Но в особняке Терещенко, где обитали Литвинов и Карахан, жизнь была безбедной и даже роскошной. Под тяжестью дореволюционных яств ломились столы, на больших приемах медведи изо льда держали в лапах громадные блюда с икрой и, казалось, глядели на нее, облизываясь. Так на этих приемах символизировалась ширь СССР, и медведь Ледовитого океана подавал продукты Каспийского моря, знаменуя таким образом объединение севера с югом.

Германское посольство

Самым большим европейским посольством было германское. Оно размещалось в нескольких особняках. Главой посольства до 1928 года был граф Брокдорф-Ранцау, испытанный дипломат старой бисмаркской школы, известный демонстративный противник Версальского договора. 7 мая 1919 года в ответ на мирные предложения союзников он произнес холодную и более чем высокомерную речь, которую называли «нахальной». О ней, уходя с заседания, Ллойд Джордж сказал:

– C’est dur d’etre vainqueur et d’entendre cela[12].

Брокдорф-Ранцау покинул Париж, не подписав договора, и продолжал считать Германию временно побежденной. В Москву он отправился, чтобы найти новых союзников в лице большевиков. Он еще раньше знал Чичерина, еще когда тот был секретарем русского императорского посольства в Берлине.

И Чичерин, и Брокдорф-Ранцау были старыми холостяками, у обоих была привычка спать до обеда и работать ночами. По ночам же они обсуждали вопросы мировой политики и усиленным темпом двигали вперед русско-германское сближение. Неважно, как каждый из них понимал конечную цель, гораздо важнее было объединить совместные действия против союзников. Временами казалось, что Германия отходит от России, становится ближе к союзникам, потом она снова отворачивалась от них и сближалась с СССР. Это были только маневры. Германии нужно было балансировать между двумя полюсами, чтобы набить себе цену в глазах советского правительства.