Закон парности - Нина Соротокина

— Отчего вы такой грустный, господин пастор? Или вам жалко оставлять наши подвалы? — спросил он вполне миролюбиво. — Скажите, Фермор — англичанин?

— Говорят, лифляндец.

— Зачем же он служит русской государыне? Говорят, она щедра… Вы не знаете, сколько она ему платит? Скажем, за месяц?..

— Право, не знаю.

— А вы видели русскую царицу?

— Нет, я никогда не был в Петербурге.

— Ну что ж… теперь повидаете. Говорят, красивый город.

«С чего бы это я вдруг попал в Петербург?» — подумал Тесин, но спорить не стал.

В то самое время, когда пастор беседовал с генералом, а потом с офицером, Лядащев развил в крепости бурную деятельность. Ему необходимо было увидеть Мелитрису, и не вечером, а сейчас, днем. Чтобы вызвать ее, он не придумал ничего лучшего, как выкатить карету на двор, поставить ее прямо перед окном, за которым размещался лазарет для русских офицеров, и начать неторопливо мыть лакированные бока своего транспорта. При этом он беззастенчиво рассматривал господ офицеров, которые толпились у окна. Среди них он увидел и взволнованную физиономию Белова. Время от времени кучер замирал в глубокой задумчивости. Сторонний наблюдатель мог предположить, что он сам с собой тренируется в азбуке глухонемых.

Очевидно, единственный нужный Лядащеву зритель в окне понял его, потому что во дворе появился мальчик с пустыми ведрами и деловито проследовал к колодцу за водой. Когда, наполнив ведра, он возвращался назад, кучер, без видимой надобности, вдруг поднатужился и поднял задок кареты.

— Парень, помоги! — крикнул кучер сдавленно. Мальчик немедленно оставил ведра и бросился на зов, хотя чем он мог помочь при своем хилом телосложении, понять было невозможно. Карета, крякнув, встала на колеса, дальше надо было помочь поправить дышло, подтянуть постромки. Кучер, не закрывая рта, пояснял, как надо это делать. Мальчик понимающе кивал.

Три минуты ушло на помощь кучеру, но все нужное было сказано. Мальчик с отрешенным видом понес раненым воду.

Пастор опоздал к обеду, то есть к раздаче хилой похлебки с куском хлеба, но, оказывается, мальчик позаботился о нем и теперь терпеливо стоял в сторонке с глиняной плошкой, ожидая, когда пастор выслушает поздравления с избавлением от плена. В этих бесхитростных поздравлениях звучали не только радость, но и сожаление, а то и откровенная зависть. «Слаб человек, — думал Тесин. — Я бросаю их в хвори и в беде, как же им не обижаться за это?»

— А теперь поешьте…

У Тесина кусок в горло не шел, но он не мог отказаться от еды, поданной так заботливо.

— Дитя мое. Я исполнил вашу просьбу и попросил о вас генерала, — как ни странно, за едой ему легче было высказать то, что мучило пастора всю дорогу. — Но он непреклонен. Все это ужасно… но законы военного времени…

Глаза мальчика округлились от удивления.

— Вы просили за меня прусского генерала? Господин пастор, как вы… — Мелитриса не произнесла слово «наивны», но выражение лица подсказало его смысл.

Тесин вдруг покраснел. Он всегда терялся, когда его честность и чистосердечие называли простодушием, что в каком-то смысле является синонимом глупости. А он вовсе не глуп… он просто порядочен, при его сане другим быть невозможно. Да и не в сане дело…

— Простите, но мне и в голову не приходило выбраться отсюда законным путем, — продолжал мальчик.

«Нельзя обижаться на этих несчастных, — вел пастор свой монолог, старательно выскребывая плошку. — Страдания ожесточают сердце, в плену ложь для них стала нормой жизни».

— Я хочу сделать вам признание, — мальчик понизил голос до шепота. — Я женщина…

Пастор поднял на нее затравленный взгляд, плошка выскользнула из его вдруг онемевших пальцев и с шумом грохнулась об пол.

— Простите, святой отец, но я думала, что вы догадались. Особенно после моих расспросов о князе Оленеве… — Мелитриса лукавила, ничего подобного она не думала, но при виде потрясения собеседника стала лепетать первое, что ей пришло в голову.

— Но что вам дало повод думать подобное? — Тесин суетливо поднимал черепки, голос его звучал сдавленно. — И что… раненые знают, что вы женщина?

— Некоторые знают.

— Но как вы попали сюда?

— Умоляю вас, верьте мне, господин пастор. Меня захватили в плен в Познани. Я русская княжна. Я была фрейлиной ее величества.

На Тесина вдруг словно столбняк напал, он смотрел на Мелитрису, но мысли были далеко. Голубые глаза его распахнулись, а выражение лица можно было определить только как блаженное, иначе и не назовешь. Это было состояние «беседы с ангелами», которые за недосугом совершенно перестало посещать его в подвале Кистринской крепости.

— Меня зовут Мелитриса Репнинская, — девушка осторожно коснулась руки пастора, пугаясь его неземного, экзальтированного выражения лица.

Вот она — последняя воля князя Оленева! Стоит перед ним въяве и просит о помощи. Чудо — иначе не назовешь! Тесин сам видел, как в том месте, куда поскакал опрометчивый князь, разорвался снаряд, но если у него и были какие-нибудь сомнения в гибели Оленева, на войне и не то бывает, то сейчас они полностью рассеялись. Ясно, что князь Оленев пал на поле брани и Господь в милости своей дал ему, Тесину, исполнить последнюю волю этого прекрасного и честного человека.

— Я не оставлю вас, дитя мое! Я сделаю все, что вы пожелаете, — воскликнул он пылко, но тут же перешел на шепот. — Для начала я откажусь возвращаться из плена. Я думаю, комендант меня поймет.

— Ни в коем случае! Ничего комендант не поймет. Послушайте меня. Из крепости я выберусь сама. Мне помогут… — Мелитриса почти прижала губы к уху пастора, и он не посмел отклониться, только опять покраснел пунцово.

Потом он прижал губы к ее изящно вырезанному ушку. «Поняла, поняла…» — кивала головой Мелитриса.

Вечером у входа в конюшню мальчик стирал в бадье окровавленные бинты. Все уже привыкли к этой фигурке — всегда в движении, всегда занят, и никто не обратил внимание, как мальчик тенью скользнул в конюшню.

— Карета господина Бромберга, — высокомерно бросил кучер патрулю у главных ворот. — Велено быть в штабе армии в девять вечера.

Солдат скучающим взглядом окинул карету, заглянул внутрь и пошел открывать ворота.

Он не мог знать, что фанера под сиденьем убрана и что, всунувшись с трудом в тайное дно, а голову упрятав под полое сиденье, в карете прячется Мелитриса.

А душно-то, а пыльно! Только бы не чихнуть, Господи! Поехали…

Ночные страхи

Трубач явился только в полночь. Несмотря на поздний час сам комендант вышел проститься с Тесиным, не каждый день выдается отпускать из плена пастора самого главнокомандующего, пусть и враждебной армии.