Прекрасная посланница - Нина Соротокина

Надо ли говорить, что Анна Иоанновна пришла в ярость. Они нам, побудителям, будут диктовать условия! Она не стала закручивать гайки, но о возвращении пленных на родину вообще отказалась говорить.

И тут же встал вопрос – а нельзя ли из этой прорвы людей, которых надо охранять, содержать и кормить, извлечь хоть какую-нибудь пользу? После этих размышлений появился приказ, один из самых фантастичных на свете. Привожу экстракт, как говорили в XVIII веке, то есть выдержку из этого приказа, сохраняя стиль того времени. Приказ императрица адресовала флотскому капитану Полянскому: «Ехать тебе в Копорье в лагерь, где обретаются французы, и объявить наш указ гвардию майору Альбрехту или Астраханского полка подполковнику Лопухину, что мы указали быть тебе при тамошней команде обще с ними, потому что ты французского языка умеешь, и французам также объявить, что ты для них нарочно прислан. Притом майору или подполковнику секретно объявить, чтоб они помянутых французов впредь так крепко не держали как ныне, и ежели б кто из них стал уходить тайно, то за теми присматривать, и от того их удерживать не велеть, а для сыску за ними никуда не посылать, понеже из них многие есть мастеровые люди, и буде они будут уходить, то тот их побег к лучшему нашему интересу воспоследствует, чего ради не токмо б их от того удерживать, но еще по крайней возможности в том способствовать и к тому приговаривать, и как можно тайно отправлять в Санкт-Петербург».

Странный приказ, да? Причем нельзя толком понять – сами ли беглецы должны добираться до Петербурга и искать там работу, или же после побега, который сами же стражники и спровоцируют, они будут насильно привезены в столицу и пристроены на принудительные работы.

Приказ был действительно тайный, и только случай дал возможность Люберову ознакомиться с его содержанием в канцелярии Бирона. И тогда Родион понял, что время для освобождения Ксаверия из плена подошло.

19

Позднее Родион вспоминал эту поездку как одну из самых нелепых в жизни. Они ехали в сурмиловской карете, в великолепном новеньком экипаже имени Св. Фиакра, доставленном из Франции. Напротив Родиона сидела Лизонька в легком розовом платьице, в кокетливой соломенной шляпке, украшенной газом, лентами и цветами, вся возвышенная, нервная, отвергающая все преграды, а попросту говоря, взвинченная до предела. Рядом с Лизой примостилась горничная, которая «страсть как боялась дороги», потому что «вы знаете, барин, меня лошади в детстве понесли». Страх перед путешествием не мешал резвой девице с интересом пялиться в окно, весело подпрыгивать на ухабах и звонко ойкать. Горничная неимоверно раздражала Лизу, что она и не пыталась скрыть. Девицу из дворни навязала Клеопатра, потому что не отпускать же Лизоньку одну в дальнее путешествие, ей надо и одеться, и причесаться, и вообще не пристало девице ехать одной в мужском обществе. Лакея Касьяна, который привез Лизу в Отрадное, с собой не взяли, потому что если взять Касьяна, то куда потом посадить Ксаверия?

Отъезд Лизы в Отрадное был сопряжен с большими трудностями. Карп Ильич не хотел никуда отпускать дочь, потому что Павла приболела, а без дуэньи куда ехать? Но Лиза поведала отцу сон, и с такими подробностями, что ясно было – не выдумывает. Во время рассказа она старалась быть спокойной, и ей это почти удалось, только уголок рта угрожающе дергался, но кончилось все слезами. И Сурмилов сдался. Но ему и в голову не могло прийти, что Лиза рассматривает Отрадное только как перевалочный пункт.

Что Лизонька решилась ехать в Нарву дабы выручать Ксаверия из плена, мы удивляться не будем. В нее вдруг словно бес вселился, она жаждала полезной деятельности, но то, что Родион Люберов пошел у девы на поводу, требует объяснения.

Родион согласился помогать Лизе и Ксаверию, потому что его мучила совесть. Матвей слишком бесцеремонно, можно даже сказать по-хамски, бросил свою невесту. Положим, разлюбил, но объяснись по-человечески, веди себя как мужчина. А Матвей повел себя до крайности легкомысленно, если не сказать подло. Клепа глаза прячет, ей тоже стыдно за брата.

Лиза приехала в Отрадное с уже готовым планом и не намерена была ни при каких условиях от него отступать. Все наши разговоры строятся по принципу «да-да» и «нет-нет». Ну, скажем, один из собеседников говорит: «Будет дождь». Второй посмотрит на небо и согласится, хотя совсем и не уверен, что темное облако прольется дождем, и продолжит разговор: «Какие времена ныне тяжелые! Забыли люди правду!» Первый, особенно не размышляя на эту тему, вздохнет понимающе, хотя мог и возразить: «И потяжелее времена бывают, а правды люди никогда не помнили». Так мирно побеседуют друг с другом, узнают все новости и расстанутся.

А бывает, что оба участника диалога настолько привержены истине, что даже очевидные вещи подвергают сомнению. «Хлеб-то как вздорожал», – жалуется первый. «Разве это вздорожал? – не соглашается второй. – Вот два года назад действительно вздорожал. А против той цены он, можно сказать, остался в прежней силе». Ладно, подойдем с другой стороны, думает первый, поговорить-то хочется. «Дороги по весне совсем разбиты…» – «Не знаете вы, что такое разбитые дороги. Вот у нас в Твери…» Первый пытается и так и эдак нащупать примиряющую тему: «Все-таки правду говорят люди: волос долог, ум короток.

Все бабы дуры! Непонятное племя…» Уж тут-то, кажется, что спорить. Но второй и с этим не может согласиться. По его версии все женщины умницы-разумницы, просто не все мужчины умеют найти к ним подход. И как в таком разговоре сыскать истину? Вот так и Лиза на все самые разумные замечания говорила «нет».

– Поверьте, я не могу взять вас с собой.

– Нет можете.

– Елизавета Карповна, это сугубо мужское, крайне деликатное дело, – Родион старался говорить спокойно и не сбиваться на назидательный тон.

– Война – тоже сугубо мужское дело, а от нее одни безобразия. А сейчас мир. И я хочу вести себя, как добрая самаритянка.

– Вот, дай бог, привезу я Ксаверия, тогда и выказывайте свою доброту. Но сейчас мне надо выцарапать его из плена, а вы мне только руки будете связывать.

– Я никому ничего не собираюсь связывать! – голос уже на крике.

– Но без вас мне будет легче договориться с начальником лагеря.

– А это, Родион Андреевич, еще неизвестно. Может быть как раз тяжелее.

– Но что я Карпу Ильичу скажу?

– А вы ничего не говорите.

Ночью накануне поездки Клепа нашептала мужу в ухо.

– Да возьми ты ее, Роденька. Тут ехать всего ничего, верст пятьдесят.

– Не пятьдесят, а семьдесят, а по нашим дорогам будет все сто.

– Да хоть бы и сто пятьдесят! Поселишь их с горничной в гостинице и всех дел. А Лизе эта поездка, право слово, необходима. Ты видишь, она сама не своя, по Матвею сохнет. А этот поляк ваш пленный, может, ее от этой тоски и излечит.