Полное собрание сочинений. Том 21. Мир на ладони - Василий Песков

Сейчас, в июне, молодые кроншнепы уже начинают понемногу летать. Опасную зону, где гудят машины и появляются люди, они наверняка покинули и обретаются в по-прежнему малодоступных болотах Мещеры.

 Фото из архива В. Пескова. 14 июня 2002 г.

Дикие груши Хорёвки

(Окно в природу)

Мой друг, редактор журнала «Муравейник» Николай Старченко, рассказал, что в калужских лесах разыскал он местечко, где когда-то стояла усадьба Хоря и ютилась деревня Хорёвка. Кто помнит рассказ Тургенева «Хорь и Калиныч», уже догадались, о чем идет речь. Лучшую свою книгу «Записки охотника» Тургенев начинает рассказом-очерком, где все подлинное: название места, имена людей, их характеры. Манера рассказа и новизна персонажей сделали «Записки охотника» этапным явлением в русской литературе. Успех «Хоря» побудил Тургенева собрать воедино свои наблюдения сельской жизни в самом «русском ее пространстве» — в губерниях Тульской, Орловской, Калужской.

В «Хоре и Калиныче» современники писателя увидели не просто яркие, колоритные типы людей, в них угаданы были характерные черты всего народа. «Оба приятеля нисколько не походили друг на друга. Хорь был человек положительный, практический, административная голова, рационалист; Калиныч, напротив, принадлежал к числу идеалистов, романтиков, людей восторженных и мечтательных.

Хорь понимал действительность, то есть: обстроился, накопил деньжонку, ладил с барином и с прочими властями; Калиныч ходил в лаптях и перебивался кое-как… Но… был одарен преимуществами, которые признавал сам Хорь, например: он заговаривал кровь, испуг, бешенство, выгонял червей; пчелы ему дались, рука у него была легкая… Калиныч стоял ближе к природе; Хорь же — к людям, к обществу». Два этих разных характера имели взаимное притяженье: «Хорь любил Калиныча и оказывал ему покровительство; Калиныч любил и уважал Хоря».

Тургеневым были верно угаданы две важные черты в характере русских людей. Это почувствовали сразу современники писателя, это видим мы и сегодня, присматриваясь к волнам текущей жизни.

Тургенев любил своих невыдуманных героев. «Толкуя с Хорем, я в первый раз услышал простую, умную речь русского мужика». И о Калиныче: «Его добродушное смуглое лицо, кое-где отмеченное рябинами, мне понравилось с первого взгляда. Калиныч… каждый день ходил с барином на охоту, носил его сумку, иногда и ружье, замечал, где садится птица, доставал воды, набирал земляники, устраивал шалаши… Калиныч был человеком самого веселого, самого кроткого нрава, беспрестанно попевал вполголоса, беззаботно поглядывая во все стороны».

Тургенев хорошо понимал: без хозяйской хватки Хоря жизнь немыслимо обустроить, как того бы хотелось, но небедная, обустроенная жизнь была бы скучна без Калинычей. (Сам Тургенев-охотник был в своем роде Калинычем.)

С полюбившимися мужиками Тургенев встречался, охотясь в калужских лесах. («Посреди леса, на расчищенной и разработанной поляне возвышалась усадьба Хоря».) Мужицкий двор по тем временам показался писателю-охотнику образцовым. У Хоря была большая семья. В хозяйстве — куры, лошади, овцы, водяная мельница, пруд, сад, пашня…

«А что там сейчас?» С этой мыслью в Хорёвку в конце позапрошлого века приезжал покоренный рассказом Тургенева Афанасий Фет и оставил свидетельство: «Я ночевал у самого Хоря… Хорю теперь за 80 лет, но его колоссальной фигуре и геркулесовому сложению лета нипочем. Он сам был моим вожатым в лесу, и, следуя за ним, я устал до изнеможения; он же ничего…»

А недавно редактор детского «Муравейника» пожелал узнать: «А что сейчас?» С волнением Николай рассказывал, как он разыскивал, как добирался в Хорёвку и что увидел. Я немедленно после рассказа обратился к Тургеневу, и мне захотелось тоже увидеть описанное сто шестьдесят лет назад.

Еще зимой мы с другом решили непременно побывать в калужских лесах и обязательно хотя бы с маленьким подарком — в память о всем, что можно прочесть у Тургенева. Я позвонил друзьям в Саранск и попросил помощи. Через три дня отозвался директор реставрационных мастерских Анатолий Яковлевич Митронькин: «Встречайте посылку. Отправляю с проводником поезда…» В посылке была кленовая доска с резьбою: «На этом месте стояла изба Хоря (рассказ Тургенева «Хорь и Калиныч») и деревня Хорёвка».

И вот маленькая наша экспедиция у костра в селе Ягодном обсуждает план действий. Директор заповедника «Калужские засеки» Сергей Федосеев и двое его работников показывают на карте путь до Хорёвки. Зимой в нужном месте приготовлен ими дубовый столб для доски. Но к этому месту надо еще добраться.

На «козлике» едем по июньскому буйству трав и молодого березняка. Едем «почти по компасу», без дороги. Трудно поверить, что дороги когда-то тут были. Было тут и несколько деревенек: Александровка, Красная Поляна, Бобровка, Петуховка, Хорёвка. Теперь даже следов не осталось. И с карт деревеньки исчезли. Траву не косят, и лес поглощает луга первым своим эшелоном — кустами ивняка и берез.

В какой-то момент наш «козлик» сдается — не может осилить древесный заслон, и дальше, проламываясь через заросли, идем мы пешком.

Запахи лета источает низменный лес. Повсюду белеют головки таволги, мать-и-мачехи, иван-чая. Оставляя за собой глубокий брод в травах, выходим к подернутому ряской, окруженному ольхами и березами пруду. Но это не пруд Хоря, это пожарный пруд деревни Хорёвка. Она появилась после отмены крепостного права рядом с усадьбой Хоря и прожила долго — последние два дома исчезли лет десять назад.

Стояло тут сорок дворов, была школа, магазин был. Сейчас только остатки одичавших садов свидетельствуют: жили тут люди. А за бывшей деревней — еще один пруд и опять одичавшие груши — остатки старых деревьев, возможно, помнивших самого Хоря (груша — дерево долговечное!), и молодая поросль, усеянная еще терпкими, кислыми плодиками.

Отдыхая, мы ползали по скрытым в траве бугоркам в поисках земляники, и опять вспомнился знаменитый рассказ. («Калиныч вошел в избу с пучком… земляники в руках, которую нарвал он для своего друга, Хоря… Я с изумлением поглядел на Калиныча: признаюсь, не ожидал таких нежностей от мужика».) Возможно, именно на этом бугре, бывшем когда-то поляной, рвал землянику Калиныч. А Хорь встречал его вот тут, у построек.

«Да, жили-были. И все быльём поросло…».

Вон там, на заросшей протоке, стояла мельница, а тут, возможно, — сараи со скотиной и птицей. Тут же, рядом, Тургенев охотился на тетеревов, тут проходил с ружьишком и Афанасий Фет.

Все время стерло. Никакого следа. Вот только груши. Покопайся в земле, поди, найдешь какую-нибудь железку или медную пуговицу. Да где же копаться?

«Поклевав» земляники и побросав, забавляясь, камешки в пруд, ищем место, где поставить памятный столб. Решаем: ставить надо около растущей от старых корней молодой груши. Копаем яму, обнажая песок, слой крепкой глины, снова песок. В это же время в столбе делается пропил с пазухами для доски.

Волнующий всех момент подъема столба и погружения его в землю…

Доска придает зарослям трав и остаткам старого сада что-то осмысленное. Среди захваченных с собой инструментов есть у нас и коса. Ее прихватили для редактора «Муравейника».

Выросший в деревне, мой друг любит косьбу и, куда бы мы ни приехали, ищет косу. Косит всегда с упоеньем. Но в этот раз особо старательно. Вокруг столба появляется как бы ухоженная площадка, окруженная стеною пахучих трав.

Попив водицы, рассаживаемся — запомнить волнующие сердце минуты. Рядом на стебле травы качается желтая трясогузка, кричит за прудом коростель, синеет за морем тронутой сушью травы недальний лес. Николай-Муравей, прислонив к столбу косу, рассказывает, что Хорь — это прозвище мужика Родиона Григорьевича Хорёва, что Хорь был умен и строг: внука, сбежавшего с воинской службы, связал и сам отдал власти. Вырастил Хорь с женою двенадцать «хорьков»-сыновей и одну дочку. Роясь, семейство с прибавленьем двух пришлых хозяйств образовало рядом с усадьбой Хорёвку.

Люди в этом глухом теперь месте бывают нечасто. Ходил тут редкий в калужских лесах медведь, лакомился яблоками и грушами, да выследили его браконьеры.

«И последнее, что надо сказать, — закончил редактор журнала, — вся литература о русском крестьянстве началась отсюда, началась с рассказа «Хорь и Калиныч».

На прощанье фотографировались у столба. Потом посидели молча, наблюдая со стороны, как на столб уселась почистить перья беспечная трясогузка, как зацепилась за столб летящая паутинка…

У памятного столба на память.

До свидания, Хорёвка! Рассказ об этом местечке, возможно, разбудит у кого-нибудь желанье перечитать Тургенева. На столб будут садиться птицы — оглядеться и отдохнуть. Поев диких груш, осенью будут чесаться о столб кабаны. А может, заглянет и кто-нибудь из людей.