Благословенный 2 (СИ) - Коллингвуд Виктор

Во дворе несколько «доезжачих» спорили друг с другом о порядке выезда. Доезжачие — это люди, отвечавшие за своры гончих собак; их задачей было найти лёжку зверя, «поднять» его и вывезти на охотников. Гончие собаки при этом отнюдь не должны были никого ловить — для этого предназначены «борзые». Мне это искусство казалось почти сверхъестественным — ну как объяснить собакам, что им надо делать? Практически от доезжачего зависел весь успех псовой охоты, особенно в езде по «красному зверю» — волку и лисице. Доезжачий — душа псовой охоты; его арапнический жезл, которым он управляет стаею гончих, его умение общаться с ними — всякие речитативы, трели, заливные перекаты, соловьиные присвисты, рассыпчатые охотничьи прибаутки магнетизируют гончих чуть ли не до ясновидения! У ловкого доезжачего зверь берется будто из-под земли, и борзятникам остаётся лишь успевать «принимать» добычу, то есть вовремя травить её сворой своих борзых.

Итак, доезжачие с помощниками (выжлятниками) — главные действующие лица охоты, без ловкости и почти магического умения которых нечего не состоится. Но, они же — прислуга, лишь, чтобы вывести зверя на «борзятников» — господ, держащих своры собственных борзых собак. Свору составляли две — три, а иной раз и до пяти борзых, иные из которых стоили сотни и даже тысячи рублей. Велись борзые на длинном тонком ремне, пропущенном в кольца на ошейниках так, что всех собак можно было спустить, отпустив один из концов ремня, так и называвшегося «сворой». Теперь эти дорогущие игрушки заливисто лаяли на гатчинском плацу, а охотники травили друг другу байки и шумно восхищались особенно статными борзыми.

— Вот это да! Курлянская! Хороша, как французская балерина!

— Эта Крымка волка в одиночку берёт!

— Ай, хороша! Какие лапы, ты посмотри! Будут щеночки — уступите?

— Князь Михайла Петрович! А не желаешь ли повязать свою палевую суку с моим пегим кобелем?

Наконец, прозвучал заливистый рог егермейстера, и охота выехалав полесье. Вперед ушли доезжачие и выжлятники, не менее двадцати человек, и каждого сопровождало 5–6 гончих; борзятников было двадцать шесть человек, поголовно все — князья и графы. Екатерина следовала за охотой в открытой коляске, рядом с которой телепался скучающий Зубов. Как только охота вышла в поле, все равномерно и спокойно растянулись согласно полученных номеров. Воздух был прозрачен и тих. Ночью чуть подморозило, и на бурой длинной траве местами сверкал иней. Лошади гулко шли по затвердевшему, подсохшему после бесконечных дождей полю, переходя с зеленей на жнивьё. То и дело слышались то посвистывание охотника, то храп лошади, то удар арапником и визг собаки, не шедшей на своем месте. Я не имел своры, и ехал просто так, поглазеть; а Константин Павлович решил попробовать себя в роли борзятника, и теперь, сопровождаемый обер-егерем Тауэнцелем, нервно дёргал свору прекрасных курляндских борзых

Тут где-то вдали, впереди, послышался низкий звук рога, а вслед за ним донёсся до нас заливистый лай гончих.

— Лису подняли! Слышишь? Сюда ведут! — в горячечном возбуждении воскликнул Константин, прислушиваясь к доносившемуся издали лаю, и по оттенкам его пытаясь понять, что сейчас происходит, и куда гонят зверя.

— Береги поле! — вдруг прокричал егерь. Это был знак, что зверь появился, и надо быть готовым спускать собак. И действительно: будто бы искры рыжего огня мелькнули впереди, среди бурого унылого поля; к нам приближалась лисица.

— Ну что, сейчас? — нетерпеливо спросил Константин.

— Ваше высочество, подождите! — вскричал егерь, но Константин уже отомкнул свору и громко завопил:

— Улю-лю-лю-лю-лю!

Прекрасные борзые рванули вперёд, но расстояние было ещё слишком велико. Лиса на секунду остановилась, подняв хвост; тонкий нос её внимательно вынюхивал воздух. Затем, увидев несущихся к ней борзых, она вдруг подобралась вся и, прижимаясь к земле, рванула куда-то в сторону, в редколесье. Там, среди деревьев, борзые не могут догнать её; ведь только на открытом пространстве могут они развивать свою легендарную скорость.

— Ах ты, )*^@%*! — заорал Костя, злобно бросая арапник на землю.

Потом гончие подняли зайца; крупный русак долго петлял среди скирд, пока его всё-таки не завалили набегавшие со всех сторон борзые.

— Атрыш! Атрыш! — хрипло кричали егеря, отгоняя собак от добычи, но зайца всё же здорово потрепали. Охота между тем уходила всё дальше от Гатчины; карета императрицы уже скрылась где-то вреди полей.

Мне захотелось проехаться по этим дивным осенним просторам, и я, дав шенкелей Аргамаку, далеко вырвался вперёд. Проехав с пару вёрст по перелескам, я оказался вдруг в старом сосновом бору. Огромные сосны возвышали к небу свои вершины; с ветвей громко падали капли растаявшего инея. И тут я вдруг увидел впереди наших егерей.

Сначала я не понял, что это они там делают. Но затем, чуть приблизившись, я увидел, как один из них расправил на земле какую-то дерюгу, и тут же из неё стремглав выскочил крупный серый заяц.

— Так-так, ребята! Это вы так, значит, зверя поднимаете? — со смехом воскликнул я, подъезжая ближе.

— А тебе чего надобно, господин хороший? — довольно грубо спросил меня один из молодых егерей, видимо, не узнав в скромной охотничьей одежде наследника престола.

— Да ничего особенного… — примирительно произнёс я.

— Ну вот и ладно! Езжай себе своею дорогой! Фёдот! — сразу же переключился егерь на своего помощника. — Давай, ещё одного спусти за Царской дорогой!

— Гм. А что тут за Царская дорога? — удивился я, оглядываясь по сторонам. Ничего, заслуживающего названия иного, чем «направление», здесь и в помине не было!

— Да вон, просека. Видишь? — отвечал мне егерь.

— Признаться, нет!

Мужик иронически хмыкнул; помощник его заулыбался.

— Да вон, смотри. Да ты глаза-то разуй! Видишь, тут все деревья крупные, стволы толстые. Это — старый лес, ему двести лет, не менее. А вот тут, полоса молодого леса. Примечаешь?

Действительно, теперь я увидел разницу. В старом, чисто сосновом бору шла будто бы полоса из молодых, низкорослых деревьев, перемежающихся осиною и берёзой.

— Это в старые времена царь Пётр хотел дорогу на Москву строить. Лес вот вырубил, а более ничего не успел! С той поры место то называем мы «Царской дорогой», вот и весь сказ. Федот, выпускай!

И ещё один матёрый русак выскочил из егерского мешка.

— А что делать? — будто бы оправдываясь, сам себе молвил егерь. — Господ собралось лютое множество; где тут зайцев напасёшься? Вот и изворачивается наш брат; держим в зверинцах, а в нужное время выводим вот так, да и выпускаем…

Решив не смущать людей, я ещё раз бросил взгляд на «Царскую дорогу» и повернул обратно.

Охота тем временем уже травила волка. В лесу слышались гнусавые трели рога, собаки заходились от злобы, со всех сторон мелькали всадники и их своры. Мне почему-то вспомнились слова Екатерины: «Хотите увидеть заседание Императорского совета — посмотрите, как борзые травят зайца». Да, иногда всё действительно выглядит так: все лезут, кричат, и вожделеют: поместий, чинов, наград…

— Бонжур, Александр Павлович! — раздался вдруг рядом грудной женский голос. — Какой чудесный день, не находите?

Я оглянулся. Мадам Жеребцова на дивной красоты английской кобыле гарцевала буквально в десяти саженях от меня!

— О, Ольга Александровна! Как же давно не имел я счастья лицезреть вас! Каково здоровье батюшки вашего, Александра Николаевича?

— Болеет. Батюшка болеет, да так, что отошёл уже от дел. У меня есть к вам разговор, Александр Павлович!

— Вот как? Вы, верно, навели-таки справки на предмет, кто такая Арабелла Дорсет?

Жеребцова скривилась, как от зубной боли.

— Так и есть, навела. И теперь желаю отплатить вам услугою за услугу. Вы знаете, что в некоторых полках уже выпивают за здоровье будущего императора Павла Петровича?

Тут я почувствовал, как вместо крови по моим жилам побежала раскалённая ртуть.