Низвержение Жар-птицы - Григорий Евгеньевич Ананьин

к господину: Петра сбили с ног, и даже не плечом, а кулаком, поскольку он, растерявшись, очутился на пути кого-то из охранников. Больше царевич не поднялся; он лишь в замешательстве видел, как надвигается то, перед чем он как перед воплощением непреодолимой силы благоговел с младенчества. Он чувствовал, как она сдавливает и в то же время раздирает изнутри его тело – невоспроизводимое в иных условиях сочетание пыток; затем в кромешной тьме вспыхнуло что-то вроде огненных крыльев, и беспокойство Петра из-за каких-либо неутоленных желаний навеки прекратилось.

Максим опомнился довольно быстро – еще до того, как замер снежный поток, и бросился к Аленке; казалось, он вновь хочет ей сделать искусственное дыхание, что было теперь совершенно бессмысленным. Аверя выждал, пока все утихнет, после чего подошел к Максиму и, дернув его за рубаху, произнес:

– Эй!

Максим обернулся. Перемазанный от подбородка до пояса кровью, с ножом в руке – его Аленка обронила, падая, а Максим, не ведая, для чего, сейчас схватил – он был страшен, и чудилось, что сам и убил девочку. Смерть, неоднократно наблюдаемая им в этом мире и отчасти уже примелькавшаяся, на сей раз все же сумела потрясти его, представ точно впервые, и из горла Максима вырвалось:

– Зачем?!

– Клад был заговорен на крови – не понял? – глухо вымолвил Аверя. – А у нас не довлело бы таланов, чтоб так тряхнуть землю. Хватит уже, пошли!

Максим вскочил и замахнулся:

– Иди сам, куда знаешь!

Аверя отступил на шаг:

– Не дури!

– Мразь! Гад! Скотина! Ненавижу тебя! Будь ты проклят! Будь проклят весь ваш мир! Сдохни же! Сдохни прямо здесь! Вместе с нею… – Максим зашатался, и выскользнувший из его пальцев кинжал со звоном ударился о камни. Аверя успел подхватить друга под мышки, и после этого Максим уже безропотно дал себя увести. Мальчики продолжили восхождение; единожды Максим все-таки повернул назад голову – но только чтобы проститься с Аленкой, распластанной поперек тропы. Аверя все понял: он не препятствовал товарищу задержаться на несколько секунд и не стал зря напрягать мышцы на руке, которой поддерживал Максима за пояс.

Глава 24.

Искушение смертью

«Звонили из школы…»

«Все о том же?»

«Классный руководитель сказала, что пойдут все его одноклассники. Цветы куплены. Согласись, будет странно, если мы не придем»

«Пусть думают, что хотят»

«Ты еще веришь, что он вернется?»

«Когда сам похороню нашего сына, перестану»

«Послушай, есть вещи, которые следует просто принять»

«То же я твердил себе двадцать лет назад, после того как ты мне отказала»

«Я была дурой…»

«А помнишь Витьку Бортникова?»

«Ты говорил о нем»

«Не все… Когда в том ущелье он себе голову разнес из Макарова, я своими руками рыл для него могилу. А потом кое-как сколотили крест и водрузили на нее, хоть бы попы и не одобрили, – специально сделали повыше, назло дьяволам, что караулили нас. И, уминая землю, я сказал себе: «Везде есть надежда, одна смерть непоправима, но ей, суке, до последнего не верь». И подоспела-таки помощь… А один из тех юнцов тоже ведь воротился, когда уже мемориальную доску решили ладить на стену его родного ПТУ. Явился из ада – без руки, глаз ему там выкололи – а простил меня… Пусть не целиком грех – хоть его четвертушка с души спала. И Максим… Знаешь, постирай его белье – запылилось, только после обязательно вновь застели кровать. И не плачь. Пожалуйста, не плачь…»

«Папа… Мама…»

– Ты чего?

– Аверя, я, наверное, схожу с ума… У меня галлюцинации: я вижу своих родителей. Прямо сейчас…

– И меня тоже?

– Да.

– Мы в ее владениях – потому…

– Это она?

– Потерпи: недолго. На, испей…

«Где я?»

Максим не помнил, как здесь очутился: то ли Аверя подмешал что-то в воду, которую дал ему, то ли просто от усталости. Несвойственные месту образы и звуки исчезли: в полной тишине Максим видел только небо – синеватое на западе, куда он смотрел, и розовеющее прямо над его головой. Он не знал, почему лежит сейчас на спине, без рубахи, со спутанными у лодыжек ногами и левой рукой, прикрученной к телу так плотно, что веревка врезалась в пальцы. Правая была свободна; пошевелив ею, Максим почувствовал, что безымянный палец привязан к мизинцу, и тут же наткнулся на рукоять лежащего рядом ножа. Откуда-то сбоку донеслось:

– Очухался?

В произнесенном слове звучало что-то отчужденное, с чем Максим прежде не сталкивался, поэтому не сразу и узнал этот голос, хотя он был хорошо знаком. Максим дернулся, ухватив клинок, но Аверя тотчас прижал его ладонь к земле и продолжил – второпях, словно боялся, что ему не позволят закончить или у самого не хватит решимости:

– Наперед внемли тому, что допрежь обсказать доброй минуты не сыскалось. Жар-птица положена на кровь. На кровь человека из иного царства! Только он сам должен наложить на себя руки!.. Тогда другой, рядом, сможет ею владеть. Иначе – попусту все!..

И, коснувшись голой груди Максима в известном ему месте, Аверя добавил:

– Ежели сюда – то почти не больно.

Чуть подняв глаза, Максим поймал взгляд Авери – прожигающий до самого нутра и не позволяющий заподозрить, что все сказанное – какая-то неумная шутка. Максим вспомнил, что так на него уже смотрел один человек – распростертый на подушках, страшный и жалкий в своей беспомощности, и подумал, что Дормидонт в детстве был очень похож на Аверю. Чуток промедлив, Максим вымолвил упавшим голосом:

– Ты знал об этом с самого начала?

Казалось, Аверя смутился; на какое-то мгновение он даже отвел взор. Максим вновь произнес – столь же негромко, но уже с большей твердостью:

– Отвечай! Ну?

– Такого, чтоб сразу уверились – не было, – сказал наконец Аверя. – И до столицы еще сомневались в том, правду ли слышали краем уха. Первым же днем, как я с государем рассчитался, побежали мы, тебя оставив у нас домовничать, в книгохранилище – за летописью первой смуты. А на нее целое телячье стадо в свое время перевели – не сразу и место потребное сыщешь. Я тогда листы менял, а Аленка сзади через плечо заглядывала. А она глазастая: вперед меня усмотрела, что нужно… И спрашивает: как лучше быть-то, Аверя? А меня тоже взяла оторопь. Истину от тебя не удержишь, а довести ее сторожко требовалось: трое суток о том гадали, да Господь выгадку не послал. Потом хватанули тебя… Да что толочь песок!.. Давай же! Я ворочу Жар-птицей родителей своих и Аленку, а тебя в