Голем в Голливуде - Джонатан Келлерман

Глава тридцать вторая

Громкий стук разорвал золотистую зелень сна, вернув к яви убогость номера.

Джейкоб сел в кровати и уронил с груди раскрытую книжку; кулаками протер глаза. Мобильник, заряжавшийся на тумбочке, показывал 6:08 утра.

– Зайдите позже! – крикнул Джейкоб.

Однако дятел за дверью не унимался. Рассерженно натянув джинсы и рубашку, Джейкоб через цепочку приотворил дверь и увидел бритоголового человека, худого, но рыхлого. Лет двадцати с небольшим. Покрасневшие глаза, одышка. Одет в джинсовые шорты-бермуды и коричневую рубашку «Донна Каран, Нью-Йорк». Жиденькая бородка будто нарисована тушью – человек ее оглаживал, и Джейкоб прямо ждал, что она вот-вот размажется.

– Что вам?

– Джейкоб, – сказал человек.

– Ну?

– Я – Ян.

Столь неожиданный облик потребовал срочных поправок в мысленный портрет. Вопящие дети превратились в младших братцев. Кашель курильщика переквалифицировался в астму.

– Можно войти?

– Покажите удостоверение.

Ян сморщился:

– Вы также, пожалуйста.

Через щель обменявшись карточками, оба притворились дотошными контролерами.

– Порядок. – Джейкоб скинул цепочку.

Ян проскользнул в номер и, оглядевшись, присел на край стула.

– Я прождал два часа, – сказал Джейкоб.

– Виноват.

– Что случилось?

– Захотелось на вас посмотреть.

Джейкоб раскинул руки:

– Нравится?

– Да, о’кей.

– Ладно, проехали. Пойдемте угощу вас кофе.

Но Ян уставился на желтый конверт, выглядывавший из сумки:

– Фотографии?

Джейкоб кивнул.

– Можно посмотреть, пожалуйста?

– Валяйте.

Ян неловко повозился с застежкой, потом лицо его отразило гамму переживаний: ужас, неверие, покорность.

– Знакомая картина?

Ян кивнул.

– Шея?

– Шея и рвота.

– Надпись на иврите?

– Все то же самое.

– Тело так и не нашли.

– Мне запрещено об этом говорить, – сказал Ян.

– Почему?

Ян не ответил.

– Кто запретил?

– Не знаю.

– Не знаете?

Ян покачал головой.

– То есть как не знаете?

– Раньше я их не видел.

– Они – это кто? Ваш начальник?

– Он также.

– Он назвал причину?

– Как будто весьма необычное происшествие.

– Спору нет.

– Нет, вы не поняли. – Ян приободрился. – В Чехии нет убийств. У нас есть пьянки, драки, да, иногда несчастный случай. Но такое? Никогда. Мой начальник, он сказал: «Ян, могут быть очень большие проблемы. Люди испугаются».

– И велел похоронить дело? Об убийстве?

– Не похоронить. Помалкивать.

– Но с вами говорили и другие.

Помешкав, Ян кивнул.

– До или после начальника?

– После. Я уехал в Штаты. Когда вернулся, они ждали в аэропорту.

– Рослые парни, – сказал Джейкоб.

Ян вздрогнул.

– Прямо верзилы.

Ян выпучил глаза.

– Представились сотрудниками отдела, о котором вы слыхом не слыхивали. Дружелюбные, но какие-то странные. Взяли с вас обещание держать язык за зубами, а то, мол, вас вышибут, ну и прочая лабуда.

– Я могу потерять работу.

– Они так сказали?

Ян кивнул.

– Эти же ребята наведались ко мне, – сказал Джейкоб. – Не угрожали. Наоборот, изъявили желание помочь. А на деле вконец замудохали. Но когда я сказал, что еду сюда, – ни слова против. Я не понимаю, что происходит. Может, они хотели, чтоб я убрался подальше? Черт ногу сломит.

Помолчали.

– Что значит «замудохали»? – спросил Ян.

Джейкоб расхохотался, и впервые ухмыльнулся Ян. Смеялись два копа, объединенные нелюбовью к чинушам.

– Ну, в смысле, мешали. Тянули за это, за муде. – Джейкоб показал на ширинку.

– Да, о’кей. Хорошее слово. Меня тоже замудохали.

– Вот почему ты решил взглянуть на меня. Проверить, какого я роста.

Ян кивнул.

– Вчера ты был в пивной.

– Моя сестра была.

– Татьяна, – усмехнулся Джейкоб.

– Она так сказала? Ее зовут Ленка.

– Это неважно. Как я ей?

– Она сказала: Ян, не волнуйся. Кажется, он хороший парень, он угостил меня пивом. Она хочет также быть полицейским. Я говорю: эта работа не для тебя. Ты молодая, радуйся жизни.

– Кто бы говорил. Самому-то сколько?

– Двадцать шесть.

– И уже лейтенант?

– После революции… – Ян присвистнул и махнул рукой, – начали по новой. – Вздох его перешел в кашель. – Ленка. Ленка, Ленка. – Он хлопнул себя по коленям и встал: – Ладно. Пошли.

Глава тридцать третья

Тишину Длинной улицы, убегавшей к Староместской площади, нарушала только воркотня голубей, промышлявших под столиками уличных кафе.

Ян похлопал по скамейке – одной из тех, что окружали внушительный бронзовый монумент:

– Девушка сидела тут. Плакала, прямо рыдала. Она говорит: там мужчина, около синагоги, он хотел меня изнасиловать. Патрульный вызвал «скорую», ее в больницу, пошел искать мужика. Идем.

По мокрой брусчатке вышли на Парижскую и зашагали к Йозефову.

Отцовский путеводитель не заслуживал доверия. Некогда убогий Еврейский квартал стал шикарным зеленым районом. В витринах бутиков красовались манекены в дизайнерских нарядах. Из дверей погребка появился человек в поварской куртке и выплеснул ведро мыльной воды в уличный сток.

– Городская полиция не расследует убийство, вызывают нас, – сказал Ян. – Обычно приезжают следователи, спецы. Но в тот раз не было, только один патрульный. Вскоре незнакомый спец, собирал улики.

– Тоже рослый?

Ян задумался:

– Кажется… Я не глядел. Я не его изучал, место преступления. У тебя так же?

– Примерно.

– Спец меня злил. Я хотел осмотреть тщательно, а он торопил: скорее, пожалуйста, не возись. Наверное, хочет закончить до наплыва туристов, подумал я.

Ян умолк и сфотографировал золотистый «феррари» с российскими номерами.

– Ленка не одобрит, – сказал Джейкоб.

– Она слишком злопамятная. Я говорю, то время прошло.

– Для нее – нет.

– Потому что тогда она не жила. Я говорю: хватит злиться, будь практичной. Так же самое с полицией. Ребята, которые работали… Ты знаешь, что такое Эс-Тэ-Бэ?

Джейкоб покачал головой.

– Статни бэспэчност. Чехословацкая госбезопасность. После революции многие ушли. Да, там были гады, конечно. Но кое-кому мы сказали: оставайся. У них опыт, знания.

– И как тебе с ними работается?

Ян пожал плечами:

– Полицейский – рука закона. Раньше были плохие законы, поэтому… – Он изобразил оплеуху. – Теперь хорошие. Все в порядке. Вот, пришли.

По зернистой черно-белой фотографии путеводителя Джейкоб узнал очертания Староновой синагоги. В жизни ее нижняя половина была пергаментного цвета, а верхняя выложена из бурого ноздреватого кирпича, отчего казалось, будто на стене запеклись кровавые потеки оранжевой черепицы. Десять ступеней вели вниз, в мощеный двор с водостоком; в стене виднелась железная дверь. Служебный вход.