И тогда я ее убила - Барелли Натали

Понятия не имею, сколько таблеток нужно, чтобы заставить ее уснуть, не говоря уже о том, что мне делать, когда это произойдет. Я изображаю, будто разглядываю книжные полки, но вдруг слышу глухой удар. Вот и ответ на первый вопрос: Ханна свалилась со стула и растянулась на ковре.

Я присаживаюсь рядом с ней на корточки и начинаю ее трясти:

— Ханна, очнись! Что с тобой?

Она медленно открывает глаза и невнятно бормочет.

— Ничего-ничего, давай-ка помогу тебе встать. — Я подлезаю ей под руку и пытаюсь поднять ее, но она слишком тяжелая. — Ханна, ну же, очнись! — Я даю ей пощечину — как в кино. Фантастическое ощущение.

Она опять что-то бормочет, у нее даже слюни текут немножко, но руки ее пока слушаются, и целую вечность спустя мне удается поставить ее на ноги и отбуксировать обратно на диван.

Я запыхалась и устала. Говорю Ханне, что пойду за помощью, а сама обхожу гостиную, пока не замечаю висящий на спинке стула шарфик. Наматываю его на кисть руки и выбегаю из комнаты в поисках ванной. Нахожу ее и прочесываю ящички тумбочки для мелочей, пока не нахожу то, что искала, — пузырек со снотворным, почти полный, — и возношу мысленную благодарственную молитву отечественной фармацевтической промышленности, которая позаботилась о том, чтобы в каждом доме было вволю барбитуратов. Раз уж я тут, прихватываю пузырек — лучше перестраховаться от греха подальше — и стоящий на тумбочке тюбик помады.

Внизу Ханна по-прежнему стонет и пускает слюни на диване. Замотанной в шарфик рукой я открываю на ее ноутбуке почтовое приложение и ищу отправителя «Беатрис Джонсон-Грин». Мое внимание привлекает цепочка писем с темой «Щенок», я читаю ее, и у меня сводит живот.

Все начинается с того, что «щенок не поддается дрессировке». Беатрис горько жалуется, что я не слушаюсь приказов, и приводит целый список того, что считает моими «ошибками». Ни мое имя, ни название книги не упоминаются. Письмо завершается словами: «Раз так, возьму ее на короткий поводок».

Но меня особенно интересует последнее письмо в цепочке. Судя по дате, оно написано за два дня до смерти Беатрис.

Re: Отчет о продажах

Ханна, спасибо за последний ежемесячный отчет о продажах. Обратила внимание на твой комментарий, что это не лучший наш результат. Хочу внести поправку: это не лучший твой результат. Он вновь подтверждает то, о чем я твержу тебе последние несколько месяцев. Меня возмущает твое отношение к делу и вопиющий непрофессионализм. Я вела переговоры с «Эванс&Маркс» и приняла решение с сегодняшнего дня пользоваться их услугами. Соответственно, это сообщение следует рассматривать как уведомление о разрыве нашего контракта, которое вступает в силу немедленно.

Я жму «Распечатать» и осторожно вынимаю лист из принтера, стараясь не коснуться голой рукой ни клавиатуры, ни бумаги. Потом наполняю Ханнин стакан остатками скотча и взбалтываю его.

— Вот, — говорю я скулящей, слюнявой Ханне, — выпей, тебе легче станет. — Потом беру ее правую руку своей, той, что замотана в шарфик, и вкладываю ей в пальцы помаду. — Давай помогу, — говорю я и кладу распечатку себе на колено, так, чтобы Ханна могла дотянуться до нее.

«Долбаная сука», — пишем мы помадой поперек листа, и поверьте, справиться с этим делом непросто. Но получается вроде довольно разборчиво. Я роняю листок на пол и позволяю изуродованной помаде вывалиться из руки Ханны. Тюбик падает ей на грудь.

Накидав в виски как можно больше снотворного, я взбалтываю напиток пестиком, чтобы получше размельчить таблетки, поднимаю Ханнину голову и начинаю вливать ей в рот содержимое бокала.

— Вот так, давай, глоточек, еще глоточек и еще — молодец, хорошая девочка. Это тебе поможет.

Я вливаю ей в рот некоторое количество скотча, но она начинает кашлять, и половина жидкости выплескивается на подбородок.

Вот ведь тупая баба. Ее голова качается у меня на руке туда-сюда, как у тех бредовых игрушек, которые раньше принято было держать на приборной панели, всяких там собачек с головками, дергающимися взад-вперед и вправо-влево. А еще она на удивление тяжелая.

— Постарайся, Ханна. Ради бога, ты ведь не дитя малое… побыстрее!

Я вливаю в нее еще скотча, и на этот раз она его глотает: вот и отлично. Продолжаю скармливать Ханне таблетки, а потом, убедившись, что она проглотила и их, и остатки скотча, аккуратно опускаю ее обратно на диван и с минуту смотрю на нее. Глаза у Ханны открыты. Не знаю, хороший ли это знак (под «хорошим знаком» я подразумеваю такой, который укажет, что она вот-вот отбросит коньки). Зрачков и радужки почти не видно, они закатились под веки. Если ничего не выйдет, у меня есть еще целая куча собственных таблеток, но я надеюсь, что прибегать к ним не придется. Я оставляю Ханну лежать на диване, тихонько отворяю входную дверь и выглядываю на улицу. В этот ночной час там очень тихо. Я подпираю дверь, чтобы она не закрылась, пригибаюсь, быстро бегу через дорогу к машине и открываю багажник. Из-под запаски вытаскиваю полиэтиленовый пакет с ботинками, которые были на мне, когда я убила Беатрис. Неужели детективы и правда думали, что я поставлю их к остальной обуви? Серьезно, если вся полиция так работает, ничего удивительного, что страна катится по наклонной к чертовой бабушке.

Тихо-тихо я закрываю багажник и снова пригибаюсь, прислушиваясь. По-прежнему стоит мертвая тишина, и я делаю стремительный бросок через дорогу в дом. Бесшумно закрываю за собой дверь, взлетаю на второй этаж и засовываю пакет в шкаф, к задней стенке, только предварительно стираю с него и с ботинок свои отпечатки. Я ничего не оставляю на волю случая. Благодарю свою счастливую звезду за то, что у нас с Ханной один размер (мне это известно, ведь в день нашего знакомства она примеряла мои туфли).

Снова спустившись, я останавливаюсь в дверях гостиной и смотрю на ее бедное жалкое тельце на диване. Незачем проверять пульс, учитывая убойный коктейль, который я только что в нее влила, но я все же это делаю.

Семь раз отмерь, один раз отрежь, правильно?

Я тщательно протираю все, чего касалась раньше, к примеру щипчики для льда, смываю с пестика мельчайшие остатки размолотых таблеток. Потом беру свой бокал и засовываю к себе в сумку. На этот раз, выходя за дверь, тщательно закрываю ее за собой. Тихий респектабельный район не подает никаких признаков жизни. Я поворачиваю ключ в замке зажигания на одно деление, не запуская двигатель, перехожу на нейтралку, снимаю автомобиль с ручного тормоза, и он тихо, медленно начинает катиться под горку.

ГЛАВА 37

Вернувшись домой, я хочу лишь одного: лечь в постель. Я вымоталась сильнее, чем можно передать словами, но при этом чувствую глубокое удовлетворение хорошо выполненной работой.

— Где ты была?

Я включаю свет в гостиной.

— Господи, Джим, ты меня перепугал. Почему ты сидишь в темноте?

— Ты должна была вернуться несколько часов назад. Где ты была?

— Ну, знаешь, и здесь, и тут, дела-дела-дела. Хорошо повеселился на ужине? Кажется, там были славные люди.

А потом я вижу его — большой чемодан на полу у ног Джима.

— Ох, дорогой, прости, ты куда-то собрался. Наверное, ты говорил, но я совершенно забыла! Честно, я в последнее время совсем безголовая! — Попутно снимаю пальто и бросаю его на спинку ближайшего стула. — Хотя в свою защиту могу сказать, что совсем замоталась, — добавляю я.

— Я уезжаю, Эм. — Он встает и застегивает пальто. Никогда не видела этого пальто раньше. Оно напоминает дождевик, хорошего покроя, дорогое на вид.

— Вижу, Джим, и рада, что застала тебя дома. Напомни, куда ты едешь на этот раз?

— Я ухожу от тебя. — Джим наклоняется и берет чемодан. — И вряд ли это для тебя неожиданность.

— Не понимаю, что ты такое говоришь.

— За вещами заеду на неделе.

— Ты от меня уходишь?

— Да ладно, Эм! Ты, небось, сама этого хочешь. Не похоже, что у нас с тобой царит душевная близость. Ты слишком занята рекламными турами, раздачей автографов и карьерой, — рявкает Джим. — Ладно, неважно. Теперь в моей жизни есть другая. Мы встречаемся уже некоторое время, и теперь я собираюсь с ней жить. Она понимает мои нужды.