Теория выигрыша - Светлана Анатольевна Чехонадская

Это было не очень привычно, раньше убивать могло только государство. Впрочем, Мокеевой она безоговорочно верила и правильно делала: до убийств директоров московских баз, до отрезания ушей (было и такое), до полной дерусификации этой отрасли оставалось немного времени. Мокеева была умная женщина, она могла просчитывать на годы вперед.

– Ты решай, – сказала Мокеева. – Ты с ними или нет. Там очень большие возможности, уж я-то не сирота из дагестанского детского дома, но и я о таком богатстве даже не слышала. Ты можешь сойти за ихнюю, подумай. Но вопрос стоит только так: или ты с ними, или ты уходишь, чтобы не умереть. Никаких, там, «поборюсь», «тихонько отсижусь» быть не может.

– А что вы решили? – спросила Верка.

– Я ухожу.

– А почему?

– Мне столько не надо. Мне надо как сейчас, но как сейчас не получится. Можно или все, или ничего. Бывают и такие ситуации, Вероника.

Верка ехала от Мокеевой в черной «Волге», как много-много лет назад, и думала, что время сильно изменилось. Повзрослело время… Но что же? Все взрослеют, чем оно лучше? Она внимательно прислушивалась к собственным ощущениям: решала, хочет ли иметь все. Она была с собой очень честной, и шофера поразил ее грустный вид в эти минуты. Иногда за окнами мелькали импортные машины, их стало много в последний год, Верка провожала и их задумчивым взглядом. Возможно, только в эту минуту она по-настоящему поняла, что никогда не было никаких ограничений ее возможностям. Она всегда имела то, что хотела. Она даже удивилась на какую-то секунду, потому что слышала о людях, мечтающих об очень простых вещах, но их не имеющих. Она же, Верка, была всемогущей, и единственное, что ей всегда приходилось решать: хочет ли она.

К концу поездки она решила, что не хочет.

О своем выборе она никому и никогда не сказала. Тихо работала, отбиваясь от назойливых приставаний, становящихся все более развязными и зловещими. Пока не поняла: готовят уже окончательную замену. Юридическую. Ну, пусть.

Перед акционированием базы была придумана ерундовая зацепка, связанная с ее пенсионным возрастом. Отбиться можно было одной левой, но она подумала: «Это финишная прямая, в конце уже просматривается тир». И ушла, оставив, впрочем, новым хозяевам некоторые загадки, связанные с ее тихими и небольшими делишками.

«А тетя-то будто готовилась. И не такая уж она бескорыстная, чего ломалась, спрашивается?» – немного удивленно сказал по-аварски один из них.

Поразительно, что эти слова полностью совпали с другими, сказанными по-русски в мэрии по поводу Мокеевой.

27

Они сидят на кухне, пьют чай.

Мать так наворачивает бутерброды с колбасой, словно не из Переделкина вернулась, а с голодного края.

«Была бы она помоложе, я бы решила, что она наркоманит» – наклонив голову к левому плечу, думает Лидия.

– Короче, настроение ужасное, надо что-то делать, ты меня знаешь, я должна действовать. Что, думаю, моя доча одна мается? Я еще крепкая женщина, зачем я буду садиться на шею своему ребенку? Я и в более трудные времена выживала, ты не помнишь, как мы голодали, когда я только устроилась в магазин продавщицей, тебя деть было некуда, я тебя сажала в мешки с картошкой…

– Мама, ты обещала рассказать не об этом.

– Да-да, извини! Меня просто распирает. Короче, стала я вспоминать своих влиятельных знакомых: кто, думаю? И позвонила одному старому дружку – антиквару, миллионеру, я тебе про него рассказывала. Оказывается, он давно умер. Ой! – Мать так вскрикивает, что Лидия вздрагивает. – Представляешь, его убили! Застрелили еще давным-давно! В лихие девяностые! – Мокрые кусочки колбасы вылетают изо рта. – За его драгоценности! Половина коллекции пропала, а там были такие камни! Ну, ты видела мой рубин, у него, разумеется, были не меньше.

– Мама, ты успокойся.

– Да нет, ты слушай, какое чудо! Там женщина живет в его квартире, мы разговорились, то да се, я ей стала рассказывать про наши отношения, она говорит: ну роман, настоящий роман, вам бы, говорит, книги писать, да я, говорю, в торговле всю жизнь, дочку надо было кормить, самой кормиться, не до книг. Хотя мой первый муж был известный художник… Ах, вы из торговли? Из какой области, если не секрет? Ну я: так и так, все объяснила. Она его племянница, представляешь?

– Чья племянница? Художника?

(А не сошла ли она с ума?)

– Да нет, Анатолия. И кое-что обо мне слышала, только хорошее! И Мокееву знает. Она ведь тоже из торговли! Только из антикварной. И даже первого моего мужа знает, ты представляешь?! – кричит мать. – Ну, чудо! Говорит, прекрасный художник Переверзин, что с ним стало? Я говорю: спился. Она говорит: я так и думала. Я говорю: у меня есть его картины, ну я преувеличила немного, ты этого не любишь, но у твоей старой мамочки есть свои слабости, – с гордой скромностью говорит мать. Она когда-нибудь дойдет до кульминации? Или увязнет на подступах? – И тут эта антиквар как закричит: мне вас бог послал! Мои клиенты имеют загородный клуб, там нужна солидная женщина со связями. То есть я!

Мать победно откидывается на спинку стула.

И неожиданно икает.

Волосы у нее сбились набок, начес опал и теперь кажется куском валенка, чудом оказавшимся на голове. Из-за этого у матери вид деревенской сумасшедшей.

– Ты позвонила по телефону двадцатилетней давности? – уточняет Лидия.

– Да!

– То есть ты решила, что за двадцать последних лет телефоны в Москве не менялись?

– А что – менялись?

– Ну, наш, например, менялся два раза. Вначале заменили первую цифру. Потом добавили код. Ты этого не помнишь?

Мать выглядит обескураженной. Но и веселой одновременно.

– Точно! У нас-то поменяли! Что за ерунда? Но мы ведь живем в новом районе! – находится она. – А он в центре! Там не меняли! Лидуся, я тебе всегда говорила: ты слишком много думаешь. Поменяли телефоны, не поменяли, какая разница?

– Хорошо. Итак, ты позвонила по двадцатилетнему телефону, и там оказалась антиквар, племянница твоего бывшего любовника?

– Я тебе не рассказывала, боялась сглазить… Мы с ней встретились на Маяковке, посидели на лавочке…

– На Маяковке? Прямо на площади?

– Шутишь? Во дворах. На Патриарших.

– Она нашла время встретиться с тобой?

– А что такое? – вдруг обижается мать. – Я интересный собеседник. Она мне так и сказала: я люблю таких, как вы. Оптимистов. Вокруг вас всегда клубятся какие-то чудеса. Дядя Толя таким же был, и мама моя – его сестра – тоже такая же. В общем, болтали мы часа три, не меньше. И на следующий день мы поехали к ее знакомым! Она меня так