Дипломат - Джеймс Олдридж.

Разлили водку по стаканчикам, выпили за здоровье каждого из присутствующих, выпили за англичан, за русских, за валлийцев и за шотландцев. Кэтрин всячески старалась столкнуть в беседе Карадока с Мак-Грегором, но Карадок на столкновение не шел, а Мак-Грегор был молчалив и удручающе беззлобен. Кэтрин чувствовала себя обманутой. Почему Карадок не взял в оборот Мак-Грегора так, как он каждого брал в оборот, включая и ее самое? Может быть, он увидел в молодом шотландце какие-то душевные качества, близкие к тем, которые он видел в своей жене? Сначала Кэтрин не хотела допускать такой мысли, однако, наблюдая за Мак-Грегором, она решила, что он должен производить впечатление человека без предвзятых мнений и не склонного осуждать ближних. И, вероятно, он понравился Карадоку, хоть они и двух слов не сказали друг с другом. Может быть, тут сыграло роль и то, что Марии, видимо, было легко с ним.

Так или иначе, Кэтрин была недовольна: ей больше нравилось, когда человек, не задумываясь, выходил померяться силой с противником – вот как Эссекс. Эссекс извлекал удовольствие из этого посещения, а Мак-Грегор принимал его как факт, и только. Приходилось выбирать между светской непринужденностью Эссекса и естественной простотой Мак-Грегора. В своем раздражении против Мак-Грегора Кэтрин выбрала Эссекса и отдала ему все свое внимание. Но Эссекс был занят тем, что изощрялся в комплиментах миссис Карадок по поводу блестящего знания ею английского языка. Чрезвычайно довольный собой, он считал, что вечер удался на славу. Тут, однако, Карадок сердито захрапел в своей качалке, и это послужило своевременным сигналом к окончанию визита.

Они вышли потихоньку, чтобы не разбудить уснувшего старика. Мария, захватив свечу, проводила их вниз по лестнице; на прощание она всем пожелала доброй ночи, старательно выговаривая английские слова, а с Кэтрин расцеловалась.

Шагая по темным улицам, Мак-Грегор продолжал думать о Карадоке. Клоун напомнил ему профессора Эдвина Хилза, самого старого и самого уважаемого палеонтолога Англии. Его репутация крупнейшего ученого и его восемьдесят с лишним лет позволили ему утвердить за собою право говорить все, что вздумается, как по вопросам, связанным с его наукой, так и по всем другим. Когда профессор Хилз говорил, вы должны были слушать и молчать; но это требование никогда не казалось Мак-Грегору деспотическим. Почти так же обстояло дело и с Карадоком. И как из разговоров старого профессора всегда можно было извлечь для себя что-нибудь полезное, так и Карадок – может быть, совершенно случайно – заставил Мак-Грегора понять, что Эссекс, в сущности, безнадежен. Мак-Грегор уже забыл о своей несостоявшейся беседе с Кэтрин на дипломатические темы. Он теперь думал о том, как хорошо было бы снова послушать профессора Хилза. Непременно нужно будет пойти на его лекцию после возвращения в Лондон. Хилз все еще читал публичные лекции три или четыре раза в год; так он, вероятно, и будет их читать, пока не умрет среди своих ископаемых.

А Эссекс, пришедший в самое бодрое расположение духа, думал об одном: завтра же нужно добиться разговора с Сушковым. Он уже выработал план действий – он представит Сушкову письменный перечень требований, направленных к урегулированию положения в Иране, а затем подкрепит их рядом примеров, иллюстрирующих факт русского вмешательства. Материалы ему подберет Мак-Грегор; нужно будет дать указания Мак-Грегору, как только они вернутся в посольство, чтобы все было заранее готово к завтрашней встрече с Сушковым. Мак-Грегор будет доволен: это даст ему возможность проявить свою оперативность. План был хорош, и Эссекс уже не сомневался в успехе. Вся былая уверенность вернулась к нему, это сказывалось даже внешне. Он шел бодрым шагом, шумно и глубоко вдыхая морозный воздух. Кэтрин не понравилось это бьющее в глаза самодовольство; весь вечер он слишком уж умничал, был слишком уж обольстителен, а теперь вот еще радуется этому.

Не подозревая этого, Эссекс взял ее под руку. – Что же вы, ведете меня в русский дом, а хозяин оказывается англичанином из Уэльса! Да, пожалуй, только в нашей стране и могут появиться на свет подобные человеческие экземпляры. Шоу – ирландец, Чаплин – лондонский еврей, а этот чудак – валлиец из Аберистуита.

Кэтрин шла молча и думала о своих спутниках: до чего же все-таки может дойти мужская тупость и самовлюбленность!

Посольский ролс-ройс легко катился по обледенелым московским мостовым, но Эссекс нервничал и с трудом подавлял желание сказать шоферу, чтобы тот ехал помедленней. Эссекс сидел, откинувшись назад, и барабанил пальцами по замерзшему стеклу, злясь на Мак-Грегора за его терпеливое безмолвие. Состоявшаяся только что беседа с Сушковым, повидимому, особого впечатления на Мак-Грегора не произвела, зато в Эссексе до сих пор не разрядилось напряжение, которое потребовалось ему, чтобы окончить эту беседу в вежливом тоне. Кстати о Мак-Грегоре: иногда полезно, когда помощник умеет хранить молчание, но бывают и такие моменты, когда это молчание тяготит. Какого чорта, в самом деле, Мак-Грегор не скажет ни слова, не обмолвится ни одним замечанием об этом несносном Сушкове?

– Беда вся в том, что мы были недостаточно напористы, – раздраженно начал Эссекс. – Я ведь вам сказал вчера, что нам представляется случай ошеломить Сушкова, показав ему, что мы прекрасно осведомлены о вмешательстве России в азербайджанские дела. Я, собственно, рассчитывал, что и вы не останетесь безучастным и подкрепите мои слова фактами сверх того, что мы записали.

– Прошу извинить, – сказал Мак-Грегор. – Я не знал.

– Извинения теперь бесполезны, а знать надо было. Впрочем, этого русского ничем не прошибешь. Мне просто нарочно подсунули самого упрямого из всех министерских работников. В посольстве должны были бы знать, что такое Сушков. Могли предупредить меня, что это упрямец, и разговаривать с ним – значит попусту терять время. Кажется, с меня вообще хватит этих русских. Да, положительно, с меня хватит.

Мак-Грегор не слишком прислушивался, уже зная по опыту, что неудачные переговоры всегда приводят Эссекса в сварливое настроение. Пройдет.

Машина въехала во двор посольства, и Мак-Грегор перегнулся через Эссекса, чтобы открыть дверцу.

– Принесите мой портфель, – сказал Эссекс, – мы сейчас же садимся работать.

– Портфель у вас, – сказал Мак-Грегор, указывая кивком головы.

Портфель был зажат, словно в тисках, у Эссекса подмышкой.

– Ну, тогда пошли, – сказал Эссекс.

В кабинете было холодно, потому что камин погас. Мак-Грегор был тут же послан на розыски истопника. Истопник явился, и, пока он разгребал золу и подкладывал уголь, Эссекс сердито расхаживал по комнате. Мисс Уильямс тоже явилась, и Эссекс велел ей быть наготове. Его нервное состояние передавалось всем, только Мак-Грегор был невозмутим. Истопник, выходя, уронил на пол совок для угля, и Эссекс подскочил как ужаленный. Пришел Дрейк; он тоже, видимо, нервничал. Мак-Грегор спокойно сидел за столом, перелистывая документы в папке. Он понимал, что Эссекс потерпел поражение, и считал, что виноват в этом сам Эссекс.

Эссекс собирался ошеломить Сушкова; что ж, сам и напросился на отпор. Слова Сушкова, сказанные в ответ Эссексу, те самые слова, которые привели его в такую ярость, запали Мак-Грегору в душу, потому что многое в них отвечало его, Мак-Грегора, чувствам и мыслям. Сушков дал Эссексу урок, который охотно дал бы ему сам Мак-Грегор.

– Мне очень не хотелось переводить наш спор в ту плоскость, в которой вы ставите вопрос, – сказал Сушков Эссексу, – но ничего другого не остается. Беда в том, что вы исходите из ложных предпосылок. Вы утверждаете, что демократическая партия в Иране обязана своим возникновением и существованием советскому влиянию. Это – ваш основной тезис. Самый простой способ показать всю нелепость этого тезиса – рассказать вам об Иране, которого вы, повидимому, не знаете. Иранцы – угнетенный, нищий народ, постоянно страдающий от голода и болезней. Процент смертности в Иране один из самых высоких в мире, детская смертность такова, что, в сущности, нация находится под угрозой полного вымирания. Правят народом феодалы-землевладельцы, жестокие ханы и корыстолюбивые промышленники. Крестьяне закрепощены, а рабочие за двенадцатичасовой труд получают жалкие гроши и живут со своими семьями впроголодь. Могу привести вам любые цифровые данные в подтверждение моих слов, если хотите, даже из английских источников. Могу привести и другие цифры, показывающие ежегодные прибыли Англо-Иранской нефтяной компании, крупнейшим акционером которой является британское правительство.

Двести миллионов фунтов стерлингов выкачала из Ирана ваша нефтяная компания; это во сто раз больше всего национального дохода Ирана и в десять тысяч раз больше всей заработной платы иранских рабочих. А ведь по своим естественным богатствам – таким, как нефть,- Иран является одной из богатейших стран мира. Но эти богатства забирает Англия, а Иран прозябает в нищете, и его экономика в упадке. Там нет настоящих профсоюзов, отстаивающих интересы рабочих, очень мало больниц, отсутствуют канализация и элементарная санитария, не применяется искусственное орошение, жилищные условия ужасны, дороги запущены. Народ бесправен; его избирательное право – миф, а парламентские права сведены к нулю коррупцией, господствующей на выборах и во всей системе управления. Иранцы испытывают на себе все прелести полицейского режима, они – постоянная добыча для спекулянтов и ростовщиков. Национальные меньшинства притесняются, религиозные меньшинства подвергаются политическим преследованиям. В горных областях процветает бандитизм, и сила английского оружия не раз применялась для разжигания междуплеменной вражды. Я бы мог без конца рисовать перед вами картины таких страданий, нищеты, гнета и террора, что стыдно должно быть каждому, кто только слышит об этом. А вы говорите, что демократическая партия в Иране создана советской властью! Вы недооцениваете иранский народ, лорд Эссекс. Демократическая партия родилась в недрах порабощенных, страдающих масс, как сила, призванная бороться против насилия и коррупции. До последнего времени иранский народ лишен был возможности создать свою политическую партию из-за полицейского террора. Всякая попытка организовать рабочих и крестьян немедленно пресекалась, руководителей казнили, а их сторонников сажали за решетку. И тем не менее, у иранского народа есть своя длинная история борьбы и сопротивления, и он не нуждается в том, чтобы Советский Союз разъяснял ему его интересы. Иранцы не глупы и не окончательно забиты. Они полны желания создать демократический орган управления и передать ему власть над страной. Единственное, что тут сделал Советский Союз, в частности в Иранском Азербайджане, – это позаботился о том, чтобы полицейские убийцы не задушили народного движения. Говорить же, будто мы «создали» демократическое движение, – значит оскорблять иранский народ и в то же время обнаруживать свое невежество. Мы не склонны недооценивать иранский народ, и, с нашей точки зрения, демократическая партия Азербайджана есть партия народа. Народом она создана и народу она принадлежит, и никакие нелепые разговоры о советском влиянии не могут подавить ее деятельность. Мы не создавали демократической партии в Иране, и мы не вмешивались в иранские дела. А вот британское правительство постоянно и злонамеренно вмешивается в дела Ирана.