Катюша - Марина Воронина

— Погоди, — сказал Алеша.

Обернувшись, Катя увидела, что он лихорадочно возится с ремешком своего компаса. Справившись с застежкой. Алеша протянул компас Кате. Вид у него при этом был до нелепости серьезный и торжественный, так что Катя с большим трудом сдержала снисходительную улыбку: все-таки он был еще совсем ребенком, несмотря на свое трехлетнее путешествие и высшее музыкальное образование. А может быть, вовсе не несмотря, а как раз таки благодаря... Тем не менее, это было очень трогательно. Катя взяла компас и с помощью Алеши нацепила его на правое запястье, чувствуя себя при этом полной дурой.

— Спасибо, — постаравшись придать голосу как молено больше теплоты, сказала она. — Я... спасибо.

Теплота в голосе удалась ей не вполне — слова застревали в горле, царапая разом пересохшую гортань, были холодными, шершавыми и мерзко отдавали медным привкусом, словно Катя долго сосала старинный пятак. Больше не глядя на Алешу, она опрометью выскочила за дверь и с грохотом ссыпалась по ступенькам, не замечая, что держит в руке пистолет. Поднимавшийся навстречу крупный мужчина со здоровенным доберманом на поводке испуганно отшатнулся к перилам, чтобы не быть сбитым с ног, доберман разразился визгливым истеричным лаем, но Катя не обратила на них внимания.

Момент оказался рассчитан точно, и за секунду до того, как вышибить плечом дверь подъезда, Катя услышала шум подъехавшей машины, визг тормозов, щелчок распахнувшейся дверцы, истошный женский визг, какие-то крики, топот, и тут же негромко хлопнул выстрел, вслед за которым началась густая пальба и где-то посыпались стекла — потеха началась.

Катя глубоко вдохнула, с шумом выпустила воздух и, толкнув скрипучую дверь, вышла на улицу.

Редактор положил трубку и некоторое время сидел неподвижно, уставившись на телефон задумчивым взглядом. Голос в трубке, искаженный и доносившийся словно издалека, показался ему смутно знакомым. В принципе, ничего странного в этом не было: в течение каждого рабочего дня ему приходилось отвечать на такое количество звонков, что все телефонные голоса стали для него, если можно так выразиться, на одно лицо. Этот голос говорил странные вещи, но и такое не было в диковинку: время от времени анонимные голоса, руководствуясь какими-то своими, непонятными редактору соображениями, выдавали по телефону совершенно фантастическую информацию, что свидетельствовало о широкой популярности “Инги”. Чаще всего информация оказывалась ложной, но в тех редких случаях, когда она подтверждалась, в свет выходили репортажи огромной убойной силы, так хорошо удававшиеся этой психопатке Скворцовой.

Вспомнив о Скворцовой, редактор досадливо поморщился и ощупал переносицу, стараясь не стереть пальцами толстый слой пудры, скрывавший живописные синяки под обоими глазами. Синяки уже пожелтели, но все еще были заметны, и отзывчивая Ладка Брагина каждое утро тратила по четверти часа на то, чтобы заштукатурить дефекты на лице шефа. Конечно, это могла бы делать и Толоконникова, тем более, что она почти каждое утро была под боком, но, при всем своем восхищении длинными ногами Людочки Толоконниковой, редактор не мог не отдавать себе отчета в том, что руки у нее вставлены не тем концом, и доверить ей такую ответственную операцию несколько опасался. Безрукость новой пассии нервировала его тем более, что теперь та была единственным фоторепортером в штате еженедельника, и послать проверить только что полученную информацию, кроме нее, было некого. Это было плохо, потому что, если информация не была ложной, репортаж мог получиться просто исключительный. “У Скворцовой”, — с неудовольствием добавил он про себя.

Он раздраженно ткнул пальцем в клавишу селектора, вызывая Брагину. Та немедленно возникла в дверях, и редактор с удовольствием отметил, что выглядит она все-таки сногсшибательно — в этой своей длинной облегающей юбке с разрезом почти до пояса, которую он так любил, со сложной прической, уложенной в скрупулезно выверенном беспорядке, с неизменным блокнотом в руках и с вечной полуулыбкой на полных красивых губах.

Ладка Брагина увидела в глазах шефа знакомое выражение и привычно подавила вздох. Такова уж была ее роль, и таков уж был ее шеф. Он всегда начинал смотреть на нее с этим знакомым выражением, когда ему надоедала очередная потаскушка. Значит, подумала она, Людочка Толоконникова вот-вот получит отлуп по полной программе, и, значит, скоро в “Инге” появится новый фотограф, поскольку с профессиональной точки зрения Толоконникова — это гораздо хуже, чем вообще ничего. Еще это означало, что ей пора обревизовать свой арсенал чулок, подвязок и прочих милых безделушек, которые так любил сердечный дружок Витюша. Не удержавшись, она коротко вздохнула — дружок Витюша не признавал нормального, здорового секса, полагая его примитивным и недостойным своего высокого интеллектуального уровня. Говоря коротко и грубо, в постели шеф был изрядной свиньей, и Брагина по-черному завидовала Катьке Скворцовой, которая нашла в себе силы дать этому интеллектуалу от ворот поворот. Сама Ладка на это была органически неспособна, более всего на свете ценя покой и безбедное существование, пусть и сопряженное порой с маленькими липкими неудобствами.

— Толоконникова здесь? — спросил редактор, барабаня пальцами по краю стола, что являлось у него признаком легкого раздражения.

“Так, — подумала Ладка, — начинается”.

— Здесь, — коротко ответила она, воздержавшись от комментариев, чтобы не вызывать огонь на себя.

— Позови-ка ее сюда, — сказал он, безотчетно скользя глазами по ее фигуре сверху вниз и обратно. “Маньяк чертов”, — подумала она, выходя и ощущая его взгляд пониже спины так явственно, словно он трогал ее руками.

Редактор закурил, лениво думая о том, что недурственно было бы пригласить Ладку поужинать при свечах, как встарь, как бывало... Жалко же, в самом деле — такая девка под боком пропадает... И, главное, учить ее ничему не надо, все сама знает, подумать не успеешь, а она уж повернулась, как надо...

Эти волнующие размышления были прерваны появлением Толоконниковой, без стука вошедшей в кабинет и сразу же усевшейся на край стола перед редактором, картинно положив ногу на ногу и потянувшись к его волосам наманикюренной розовой ладошкой.

“Вот профурсетка”, — подумал редактор, перехватывая ее руку и отводя голову в сторону.

— Сядь-ка, — сухо сказал он.

— Я уже сижу, — проворковала она, предпринимая новую попытку погладить его по голове. — Пересесть поближе?

— Подальше, — сказал он, снова убирая голову, и кивнул на кресло для посетителей. — Туда.

Толоконникова надула кукольные губки и пересела, убрав, наконец, свою задницу с его бумаг. Ноги у нее были все-таки превыше всяческих похвал, и, чтобы не терять делового настроения, редактор поспешно напомнил себе, что она полная дура и что у нее вислая грудь. Как в том анекдоте про бабу, которая пыталась застрелиться, целясь на два пальца ниже левого соска, и прострелила себе колено. Это помогло, и он, глядя в стену поверх головы Толоконниковой, по-прежнему сухо заговорил:

— Поедешь сейчас по этому вот адресу, — он принялся быстро писать по памяти на обороте своей визитки, — там будет интересный материал для репортажа. Отщелкаешь все, что сможешь, и придешь ко мне с фотографиями.

— Там дождик, — таким тоном, словно вразумляла капризное дитя, сказала Толоконникова.

— Там материал, — твердо отрезал он. — И ты мне его привезешь, или можешь не возвращаться вовсе. Считаю своим долгом напомнить тебе, что ты числишься у нас фоторепортером и именно за это получаешь деньги... немаленькие деньги, между прочим. Поэтому либо начинай работать, либо отправляйся на панель... хотя там, заметь, тоже дождик. Я ясно выразился?

— Ах ты... — начала Толоконникова, вставая с дивана, но он заставил ее замолчать, резко выставив вперед указательный палец.

— Тихо, — сказал он. — Ты поедешь за репортажем?

Лицо Толоконниковой пошло красными пятнами, губы затряслись. Такая реакция на предложение заняться своими прямыми обязанностями позабавила редактора, лишний раз убедив его в том, что искать нового фотографа просто необходимо. “Надо же, как она взвилась, — подумал он и добавил, чтобы внести в этот вопрос окончательную ясность: — И учти, что это твой последний шанс. Справишься с заданием — будешь работать, не справишься — извини...”

Пятна на лице Толоконниковой сделались сиреневыми, потом посерели и медленно исчезли. Редактор с интересом наблюдал за этой игрой красок, думая, что Толоконникова сейчас до неприличия похожа на морского зверя спрута, он же осьминог, он же октопус. “Ну и женушка кому-то достанется, — подумал он. — Не баба, а цветомузьгкальная приставка”.

Справившись с приступом бешенства, Толоконникова раздраженно схватила со стола визитку с записанным на обороте адресом и скрипучим, не своим голосом спросила: