Дочь Голубых гор - Морган Лливелин

– Это не большая река. Поедем дальше, Кажак покажет тебе большую реку, мать всех рек.

«Большая река. Если она не похожа на эту, то какая же она? Широкая, как озеро?.. Жаль, что со мной нет Махки, – подумала Эпона. – Мы бы с ней поговорили об этом».

Скифы ехали теперь вдоль берега, держась в стороне от открытой дороги, где их могли подстерегать всякие неожиданности. Они остановились лишь один раз – для того чтобы подстрелить косулю, которая выскочила из подлеска совсем рядом; Басл искусно выпотрошил животное и положил тушу перед собой, на лошадь.

– Это повкуснее, чем ястреб, – заверил Кажак Эпону.

Холмистые пастбища и волнистые пойменные луга были богато удобрены гумусом. Всего в нескольких шагах от берега начинались пшеничные поля, где покачивались спелые, готовые к жатве колосья. Земля здесь выглядела более кроткой, чем в Голубых горах, она давно уже была приручена человеком.

Река широкой плавной дугой поворачивала почти точно на юг; восточный берег был крутым и обрывистым. Скифы показывали друг другу на мыс, где виднелся окруженный бревенчатым частоколом крепостной форт.

Кажак остановил своих людей.

– Кто там живет? – спросила Эпона.

Они находились под прикрытием молодой березовой рощи, которая не позволяла их видеть с другого берега. Ниже по течению можно было видеть обширную отмель: там был брод.

– Чья это крепость? – спросила Эпона. – Бойи?

Ворота в частоколе были открыты. За фортом, на пологом склоне расстилались золотистые поля вызревающей пшеницы; острые глаза Кажака видели движущихся, размахивающих руками людей. Значит, поселок пустынен, все взрослые мужчины и женщины в поле.

– Глупые, – проговорил он. – Построили высокие стены для защиты от врагов, но врагов нет. Забыли об осторожности. Уходят, оставляют ворота открытыми. Глупые эти люди. Мы будем давать им хороший урок.

Он ухмыльнулся в свою темную бороду, но Эпона этого не видела.

– Держись крепко, – велел он девушке и пришпорил коня.

Поднимая тучи брызг, скифы быстро переехали через брод и поскакали вверх по склону к широко распахнутым, как бы зазывающим внутрь, воротам.

Единственный часовой, косматый парень в голубой тунике, сидя в лучах солнца на бревне, развлекался игрой на камышовой дудке. Увидев пересекающих реку всадников, он встал, чтобы объявить тревогу, но прежде чем он успел это сделать, Кажак пустил в него одну из своих смертоносных стрел. Стрела, звеня, понеслась по воздуху с такой уверенностью, точно у нее были глаза, хорошо видящие цель, и вонзилась прямо в горло часовому, не дав вырваться крику.

Лошади влетели в открытые ворота.

Внутри частокола находилась лишь горстка высоких белокурых людей, явно ошеломленных нападением скифов. Вместе со стариками и детьми они могли оказать лишь самое слабое сопротивление. Во главе с Кажаком скифы проскакали через поселок и остановились перед самым большим домом. Басл и Аксинья спрыгнули с лошадей и кинулись внутрь. Послышались вопли и звуки борьбы, затем оба скифа выбежали наружу с медным котлом, куда они уложили все найденные ими богатства. За ними бежала пожилая женщина, беспомощная, но взбешенная.

Басл поднял котел так, чтобы Кажак мог взять оттуда что захочет; в котле лежали бронзовые и медные украшения, несколько серебряных и большое ожерелье из балтийских янтарных бус. Кажак выбрал ожерелье, взмахом руки отвергнув все остальное. Трое его людей поделили между собой всю добычу.

Скифы развернули лошадей и поскакали галопом к воротам, так и не причинив особого ущерба поселку, если не считать украденных украшений, раненой гордости и убитого часового, который все еще сжимал в руке свою дудку.

Кажак смеялся.

– Мы давали им хороший урок, – сказал он Эпоне.

Они направились к пшеничным полям.

Эпона не знала, как ей отнестись к этому набегу. Один человек убит – убит, можно сказать, в боевой схватке, за что он, возможно, получит награду в другом мире. Кроме этого, не было причинено никакого вреда. Но набег, несомненно, был захватывающим. Очень захватывающим.

В памяти Эпоны запечатлелись рассерженные багровые лица селян, их негодующие жесты, смех, с которым Кажак бросил ей через плечо ожерелье, в полной уверенности, что она его поймает.

Усмехнувшись, как и скиф, она почувствовала на зубах дыхание сухого ветера.

Однако, достигнув полей, скифы напали на захваченных врасплох селян, осыпая их тучей стрел. Многие падали замертво. Желтоволосые, рыжеволосые, члены одного племени. Они не были воинами, у них не было никакого оружия, только орудия труда, и погибали они не как воины. Они умирали, вопя от боли, все в крови, ничего похожего на то, как надлежит переходить в мир иной.

Эпона закрыла глаза и спрятала лицо между лопаток Кажака, не зная, как ей поступить. Соскочить с коня и сражаться вместе со своим народом? Но теперь ее народ – скифы, к тому же они наверняка ее прикончат, если она попытается это сделать, она пожертвует собой совершенно напрасно. Отдаст свою жизнь, защищая право существования людей, которых даже не знает.

«Лучше умереть, сражаясь за свободу, чем жить без свободы», – высказал свое мнение ее дух, но он не стал настаивать на том, чтобы она спрыгнула с коня.

Обороняющиеся сбились в группы, пользуясь для защиты косами и кинжалами. Охотничьими кинжалами, а не боевыми мечами. «Может быть, Кажак и прав, – мелькнуло в голове у Эпоны, – им необходим урок: даже кельты, защищенные своими горами, всегда держат меч под рукой. Это опасный мир, и тот, кто не оберегает свою искру жизни, достоин позора».

Размахивая своим жалким оружием, с боевым кличем на устах, селяне перешли в нападение. К изумлению Эпоны, скифы казались устрашенными. Они повернули лошадей и поскакали в сторону. Она подумала было, что неравная стычка закончена; подумала даже, что всадники не хотят сражаться с таким плохо вооруженным сбродом. Но скифы выхватили луки и стрелы, обернулись, сидя в седле, и выстрелили с поразительной точностью; несколько селян упали, корчась в предсмертных муках.

Больше не оглядываясь, скифы продолжали скакать на юг, но Эпона обернулась и посмотрела.

– Зачем вы застрелили их? – крикнула она в ухо Кажаку. – Вы ведь даже их не ограбили.

– У них нет ничего ценного, – ответил он. – Только селяне и женщины, даже их головы ни на что не годятся.

– Тогда зачем же?

– Да просто так.

Лошади продолжали мчаться, оглушительно стуча копытами по земле.

Эпона продолжала держаться за ремень; костяшки ее пальцев побелели; перед ее глазами неотступно стояло все то же видение: груды мертвецов, валяющихся среди возделанного ими поля, а ведь с помощью собранного зерна эти люди, наверное, надеялись благополучно дотянуть до следующего лета. А когда она закрыла глаза, видение все еще продолжало стоять перед ней.