Дочь Голубых гор - Морган Лливелин

«Если не произойдет ничего худшего, чем это, – подумала Эпона, – я выдержу. Ведь я поехала сама, по доброй воле».

День прошел без особых приключений. Скифы ехали, лишь изредка останавливаясь, чтобы облегчиться; они явно избегали густонаселенных земель.

Когда тускло-багровое солнце низко повисло над западным горизонтом, они увидели двух кружащих над ними ястребов, и Аксинья потянулся за луком.

– Это же ястребы, – попробовала остановить его Эпона.

– Это мясо, – поправил ее Кажак.

– Но никто не ест ястребов.

– Мы едим. Слишком разборчивым людям частенько приходится голодать. Скифы не голодают.

Как бы то ни было, это означало, что они разведут костер, и пока будут жарить свежее мясо, она сможет побывать в знакомом обществе Духа Огня. Она вообразила себе горячую, нежную дичь, хотя и трудно было ожидать, что мясо ястреба окажется нежным.

Аксинья попал в ястреба первой же стрелой; убитую птицу он тут же приторочил к седлу. Глядя на сморщенное, бесформенное тельце, Эпона подумала о том, какой пустой выглядит плоть, оставленная духом.

В предвкушении горячей еды она ехала, предаваясь сонным мечтам. Внезапно с быстротой молнии в ее уме мелькнуло какое-то видение. Это произошло так быстро, что она не смогла ничего разглядеть, но что-то ее встревожило. Казалось, кто-то пробежал у нее за плечом или свернул на боковую дорогу.

Видение повторилось. Над окрестным пейзажем, хотя и в голубой дымке, но совершенно отчетливо виднелось лицо… узкое лицо… с прищуренными желтыми глазами.

Она подпрыгнула, судорожно вцепившись пальцами в пояс Кажака.

– В чем дело? – спросил скиф.

– Мне почудилось… ничего. Ничего.

«Наверно, это приснилось мне, – сказала она себе. – Ведь я очень устала, глаза так и слипаются».

Но после этого случая широко раскрытыми глазами она стала внимательно вглядываться в успокоительную реальность скал и деревьев.

На ночлег они остановились на лесной лужайке, окруженной незнакомыми Эпоне лиственными деревьями. С помощью двух кремней Аксинья разжег аккуратно сложенный из хвороста костер. При этом он не произносил никаких заклинаний, обращенных к Духу Огня. Затем он насадил ястреба на деревянный вертел и стал обжаривать его над огнем. Он лишь наполовину ощипал птицу, и от обугливающихся перьев шел отвратительный запах: если у Эпоны и был какой-нибудь аппетит, он тут же пропал.

Скифы руками разорвали птицу на части и принялись есть ее, точно голодные псы. Когда Кажак доел свою долю, он передал и ей кусок тушки. От нее шла сильная вонь, и Эпона отвернулась.

Кажак был оскорблен в своих лучших чувствах.

– Кажак оставил печенку, – сказал он. – Ешь.

Печень всегда считалась лакомым куском; оставив ее, Кажак сделал щедрый жест, который трудно было отвергнуть. Она вынула печенку из полости тушки и съела ее. Печенка была почти сырая, но от нее пахло кровью и жизнью, и, проглотив ее, Эпона отщипнула еще несколько кусочков от маленькой тушки и съела их тоже.

Кажак ухмыльнулся.

– Видишь? Дело идет все лучше.

В эту ночь первую стражу должен был нести Кажак. Дотлевавшие в костре угли отбрасывали лишь слабый свет, но никто не подходил, чтобы разворошить их, разжечь костер пожарче. Стоя рядом с ним, Кажак разделся до пояса и осмотрел повязки, стягивающие его ребра.

Эпона наблюдала за ним через опущенные ресницы. Его тело оказалось покрытым картинками.

Она удивленно ахнула.

Он повернулся к ней.

– В чем дело?

Жестом она показала на его торс. Обвивая его плечо, змея исчезала под грязными повязками на груди. На руке вприпрыжку бежали рогатые овцы.

Кажак, улыбаясь, посмотрел на самого себя.

– Татуировка, – объяснил он. – Правда, красиво?

Он начал разматывать повязки, раскрывая покрытую вьющимися темными волосами грудь, где находилось гнездо, откуда выползала змея.

– Как ты можешь совершать подобное со своим телом? – поразилась Эпона. – Ведь тебе придется жить в этом теле.

– Кажак и есть это тело, – ответил он. – Татуировка придает телу силы, украшает его. – Он смотал еще несколько витков повязки и показал Эпоне спину, где рисунки отдельных частей тела лошадей, котов и птиц сливались в одно целое, заставляя вспомнить о Меняющем Обличье…

Нет, нет, она не будет думать о Меняющем Обличье!

Она наклонилась вперед, чтобы получше рассмотреть татуировку.

– Как ее делают? – спросила она, заинтересованная, помимо воли.

Кажак был доволен ее заинтересованностью.

– У нашего племени есть художники, красиво разрисовывают. Прокалывают кожу, втирают сажу. Очень тонкая работа.

«Может быть, и так, – подумала она. – У скифов, видно, свое представление о красоте». Долг каждого живущего человека – как можно лучше заботиться о теле, где обитает дух, но, пожалуй, нет ничего дурного в том, чтобы украшать свое тело узорами, как Гоиббан отделывает рукоятки мечей. Это не так вредно, как есть нездоровую пищу, жевать мясо больного животного или поедать давно уже собранные, покинутые их духами овощи.

Кажак почесывал свое тело: повязки вызывали у него сильный зуд. «Сколько можно носить их, не снимая», – думал он. Тут его взгляд упал на забинтованную руку Эпоны.

– Ты тоже снимай, – предложил он.

Она почти забыла о руке. Срослась ли кость, зажила ли рана? Будь она в селении, в нужное время к ней пришли бы гутуитеры, сняли бы повязки и дощечки, в которых лежала рука, совершили небольшое жертвоприношение… но здесь нет никаких гутуитер.

Она медленно размотала повязки. Подойдя к ней, Кажак наблюдал за ней с интересом. Освободив руку, она подняла ее, и они оба посмотрели на нее. От долгого пребывания под бинтами плоть сморщилась, но кость срослась прямо.

– Хорошо, – сказал Кажак.

Откинув голову, он жадно, будто пил сладкую воду, втянул в себя воздух.

– Ааааххх!.. – Вновь поглядел на Эпону, с новым выражением в глазах. – Хочешь спать?

– Да, я очень устала. – Она стала собирать сухие листья, чтобы подостлать их под себя, но рука Кажака крепко стиснула ее кисть. – Кажак будет разделить с тобой ложе.

Он свистнул своему коню, и послушный конь сперва опустился на колени, затем лег на бок. Взмахнув рукой, Кажак показал на его серебристую гриву.

Она поняла. Кажак предлагал ей положить голову на лошадь, рядом с его головой. Только когда Дасадас что-то пробормотал неподдельно изумленным тоном Баслу, она поняла, какое необычное предложение это было.

Кажак что-то резко крикнул им, точно стегнул бичом, и они замолчали, повернувшись спиной к своему предводителю и девушке.

Эпона бросила взгляд на распростертого коня.

Она поступила опрометчиво, не продумав все последствия своего поступка. У нее было одно-единственное желание – убежать от Кернунноса, от отрекшейся от нее семьи, от кузнеца, который не пожелал ее достаточно сильно, чтобы сделать своей женой. Только сейчас с мучительной ясностью она увидела то, что натворила.