Светлый град на холме, или Кузнец - Татьяна Иванько

…вдруг чернота линяет в красный. Сначала чёрно-красный, но вот и ясно красный, даже алый цвет. Совсем как твоё платье, Сигню, Богиня, Свана… Ты видишь, как я люблю тебя, я иду за тобой! Но куда идти?… Вот ещё голос… Живой голос, звонкий и чистый как струна в божественной цитре… Веди меня, Сигню, на этот голос, веди своим теплом…

Громадные руки Гуннара, с которых только что еле-еле медленно едва капала тёмная кровь, шевельнулись… кровь побежала быстрее, превратившись в широкие струи. Он обхватывает ими тонкую Сигню, пачкая кровью её кожу, её татуированного орла… но он оживает…

Я не видел Сигню обнажённой никогда. И не предполагал, что она такая красивая, изнеженно тонкая, будто бутон белой розы…

Только орёл во всю спину отрезвляет меня…

Гуннар оживая, обхватил её. И как обрадовались мы все. Когда он забормотал:

— Си-и-игню-ю… — выдыхая и прижимая её к себе…

Мы вышли, наконец, из палатки Гуннара, где Сигню оставила нескольких помощниц, чтобы меняли лёд на его лбу, капали ему капли на губы, которые заставят его спать. И будут следить, чтобы он почти сидел при этом…

— Зачем же ты будила его, если теперь заставила спать? — спросил Исольф, тоже синий от усталости.

— То не сон был, предсмертное забытьё, морок… — ответила Сигню. — А теперь здоровья набираться будет…

— Теперь не умрёт?

— Он Свана Сигню обнажённой прижимал к себе, что ему умирать теперь?! Теперь точно жить будет! — весело захохотал Стирборн.

И все мы полумёртвые от измождения разразились хохотом, радостным, отпускающим, живительным смехом…

Глава 5. Тризна

— Сигурд, ты каждый вечер бреешь бороду? — с хохотом спрашивает Торвард.

Мы в бане с теми, кто был со мной целый день: Торвардом, Раудом, Гагаром. Ещё несколько ратников с нами. В бане равны все и конунг, и последний воин.

— У Свана Сигню нежная кожа!.. Почему же не побреешь и грудь?

Все подхватывают его смех. Я тоже смеюсь, сейчас для всех нас, после почти двух суток без сна, после смертей и крови, всё ещё в неизвестности о наших товарищах, эта баня как благословение Небес. И это веселье тоже.

— Я удивляюсь, Торвард, отчего ты не бреешь свой зад!

— Хочу нравиться тебе! — ломаясь и дурачась, говорит Торвард.

И мы покатываемся со смеху от этих глупых и грубых шуток. И шутим ещё подобным же образом и снова хохочем. Только после бани мы смогли поесть, выпить и легли в палатки спать. Сигню нет. Я даже Стирборна с новостями о ней не дождался.

Но я проспал недолго, я почувствовал скорее, чем услышал, что кто-то вошёл в шатёр. Я выхожу из спальни и вижу Бояна с Сигню на руках. Я помертвел от ужаса. Но Боян, увидев мой испуг, предупредил:

— Спит она, в бане и сморило. Ганна позвала меня. Позволишь? — он проходит в спальню.

Ганна подошла ко мне:

— Она великая гро и великий лекарь. Так не может никто, ни я, ни Хубава, ни те, кто нас учил, — очень серьёзно говорит обычно насмешливая Ганна.

Я смотрю на неё, что-то очень значительное произошло, если она вдруг говорит так…

— Как Берси и Гуннар? — спросил я.

— О том я и говорю, не она — не было бы ни молочного брата у тебя больше, ни воеводы. Живы. И выздоравливают. А скольких ещё она спасла за эти сутки, ты и вообразить не можешь! — с восхищением говорит Ганна, глядя мне в глаза..

— Много погибли?

— Считают, сносят трупы на пепелище Норборна, как ты велел. Из тех раненых, что лечила Сигню, ни один не умер до сих пор, даже не лихорадят. Больных нет, за этим я слежу зорко.

Ганна пошла к выходу, вслед за уходящим Бояном:

— Да, Сигурд, насчёт Гуннара… Его нельзя было спасти, он был почти мёртв, когда я уходила. Я не знаю, как она могла… Видимо и ещё несколько десятков так же остановила на этом берегу, — Ганна помолчала. — Надеюсь, сама она не будет болеть никогда, потому что её некому будет спасти, как спасает она… Может она из Ассов.

— Спасибо, Ганна, — сказал я.

— За что? — удивилась Ганна, поправляя вылезшую из-под платка белокурую прядь, у неё вечно сбивается платок на густых волосах.

— За Сигню.

Она посмотрела на меня серыми большими глазами, улыбнулась:

— Спасибо и тебе, Сигурд.

— А мне-то за что? — удивился я, усмехаясь.

— За то, что любишь нашу девочку. А то мужья-то, знаешь, какие бывают, кровопийцы…

Я засмеялся, не замечая, что мы с ней перешли в разговоре на русский язык:

— Ты поэтому замуж не вышла?

— Я-то? Нет, не поэтому, просто дура была, — усмехнулась Ганна. — Ладно, князь, ты спать ложись, отдыхать и таким как ты надо.

Я чувствовал приятное тепло в своей душе, когда общался с близкими Сигню. По сути, эти люди — её семья, может больше даже, чем тётка и дядя. И мне нравилась её семья, я чувствовал, насколько они преданы ей, как любят её, как хорошо её знают. По-моему мои родители знают меня и обо мне куда меньше…

Пленных норборнских воинов держали отдельным лагерем. Мы поехали верхами к ним. Их кормили, а тех, кто был ранен, лечили, не разделяя от наших, так что они были в нашем обозе. Поэтому здесь оставались здоровые воины, молодые и не слишком. Я оглядел их.

— Норборнцы, теперь все вы мои люди. Предлагаю вам стать частью войска Самманланда. Вы храбро сражались, но бой ваш проигран, города больше нет, но ваши семьи целы, вам есть для чего жить дальше.

— А если мы не хотим под твою руку, Сигурд Брандстанский?! — выкрикнул кто-то.

— Тогда зачем вы бежали из города? Сгорели бы под его обломками, — ответил я. — Выбор ваш. Завтра тризна. На месте Норборна вырастет погребальный курган. Кто не хочет служить мне, умрите теперь.

Больше я говорить не стал. Теперь пускай решают сами. У них два пути: стать моими воинами или умереть. Просто отпустить их, оставив за спиной ненавистников, готовых вонзить мне в спину кинжал в любой момент я не мог.

После этого мы поехали к нашим раненым воинам. Здесь я спешился. Проходя мимо раненых, перевязанных, бледных, некоторых уже повеселевших, я удивлялся: неужели всех их лечила Сигню? Как она выдерживает это? Эти развороченные тела, кровь, вопли, запах… Я не смог бы. А когда один из безруких, но не отчаявшихся парней рассказал, что размозжённую в локте руку ему отрубила дроттнинг, а потом