Донецкие повести - Сергей Богачев

ДОРОГА ДОМОЙ

«Когда пишешь о войне, самое сложное — написать правду…»

ОТ АВТОРА

Прошло три года после выхода в свет «Газового контракта». Эти три года в жизни Донбасса все перевернули. Закончился мирный период, началась гражданская война. Постоянными спутниками мирных людей стали тревога, чувство незащищенности, но, вместе с тем, и более глубокое сопереживание чужому горю. Пройдя дорогами Чернобыля, Нагорного Карабаха, Приднестровья твердо знаю, что война — это трагедия, перед которой все остальное меркнет. Но у каждого читателя, живущего сегодня в Донецке и Полтаве, в Луганске и Одессе… свой взгляд на жизнь и на те проблемы, которые возникают перед ним. Сложился свой образ жизни и у главного героя моих произведений Ивана Черепанова. Он живет уже настолько независимо от автора, что мне остается только описывать события, в которых Черепанов участвует. Кем он будет на новом этапе жизни, на чью сторону встанет? Ответ на этот вопрос получит тот, кто прочтет эту донецкую повесть.

Май 2016 г.

Глава 1. ДЕСАНТ СВОИХ НЕ БРОСАЕТ

Этот кишлак на карте был последним. Дальше серый цвет переходил в коричневый. Любой, кто хоть чуть-чуть разбирался в топографии, понимал, что он означает. Горы, будь они неладны…

Со вздохом сложив изрядно потертую карту, Черепанов[1] не стал ее прятать в планшет, а, положив рядом с собой на ящик из-под патронов, придавил ее сверху запасным рожком для автомата. Зачем прятать, если минут через пять-десять он опять примется ее рассматривать, пытаясь найти ответ на один-единственный вопрос: правильно ли он сделал, выбрав позицию для своего взвода перед самым руслом небольшой речки, которая плавно огибала кишлак с двух сторон? Может, нужно было укрыться в домах местных крестьян, используя плоские крыши их жилищ для огневых точек пулеметных расчетов? Или нужно было взять чуть левее и окопаться на небольшом пригорке, сплошь укрытом мелкими камнями?

Вот уже четвертые сутки недоукомплектованный взвод десантников, состоявший из девятнадцати солдат срочной службы и прапорщика Гибайдулина, выполнял его — старшего лейтенанта Черепанова — команду: смотреть в оба.

Когда неделю назад его вызвали в штаб полка и поставили задачу — обеспечить безопасность доставки груза в квадрат Р-24, он не видел в этом ничего особенного — сколько таких грузов «обеспечивал» его взвод только за последние полгода… И не сосчитать. Это же не перевал «держать». Или, к примеру, как несколько дней назад, больше недели гоняться по ущельям за неуловимым караваном моджахедов[2].

И только проследив взглядом за карандашом начальника штаба, он удивился. Остро заточенный кончик карандаша упирался в квадрат, где была обозначена горная гряда, служившая границей между Афганистаном и Пакистаном. Так далеко Черепанов со своим взводом никогда не забирался.

«Если вдруг что, — подумал Иван, — помощи, даже на вертушках, хрен дождешься».

Не услышав от старшего лейтенанта привычного «Есть. Разрешите выполнять!», начальник штаба майор Герасименко внимательно посмотрел на Черепанова:

— Не дрейфь, Ваня. Прикрытие у тебя будет железное. Этот груз идет по линии КГБ[3] и военной контрразведки. Дальнейшие инструкции получишь уже от них.

— А ничего, товарищ майор, что у меня треть взвода в медсанбате прохлаждается? Вроде как некомплект получается, — все же попытался вставить свои пять копеек Черепанов.

— Так это даже хорошо, — улыбнулся начштаба, — чем меньше людей, тем меньше шума. Задание, Ваня, у тебя будет уж больно деликатное.

Еще больше озадаченный последней фразой майора Иван направился в сторону палаток, где размещались «особисты». Уже сколько лет прошло, как «особые отделы» НКВД[4] в армии были упразднены и вместо них были созданы подразделения военной контрразведки ГРУ[5], но в войсках они так и остались «особистами». Самое интересное, что и сами контрразведчики, молодые, в общем-то, парни, против такого неофициального названия своей конторы особо и не возражали.

Палаточный городок десантников был небольшой, и все в нем хорошо знали друг друга. Но фамилия подполковника Репнина, к которому он должен был обратиться за дальнейшими инструкциями, Ивану ни о чем не говорила. «Наверное, прикомандированный, — подумал Черепанов, подходя к внутреннему КПП[6] контрразведчиков. Дежурный солдат только подтвердил его предположения:

— Так это вам в гостевую палатку надо, товарищ старший лейтенант. Москвичи там расположились.

Подполковник Репнин оказался невысокого роста крепышом с небольшим, но хорошо заметным под полевой формой животиком. Откинувшись на спинку стула, он мелкими глотками пил чай из стакана с металлическим подстаканником. Все его внимание было сосредоточено на собеседнике.

— А, старлей, проходи. Мне твой начштаба уже доложил, что выделил нам в сопровождение самого лучшего орла из своего полка. От сердца, можно сказать, оторвал.

Иван присел на свободный стул и осмотрелся. Кроме подполковника, в палатке находился еще один человек Черепанов был готов увидеть здесь кого угодно, даже паре-тройке моджахедов он удивился бы меньше. Но напротив контрразведчика сидел священник, сухощавая фигура которого резко выделялась на фоне тучного «особиста». Поверх немного запыленной черной рясы у батюшки была надета вязаная кофта-безрукавка. Да-да, именно кофта, которые так любят носить пожилые пенсионеры во всех уголках Советского Союза. Но что поразило Ивана больше всего, так это белые нитки, которые крестиком стягивали прореху на этой, такой домашней кофте священника. Дополнял портрет необычного гостя простой медный крест, который угадывался в складках его рясы. Улыбнувшись Ивану, батюшка вновь повернулся к «особисту», продолжая прерванный приходом Черепанова разговор:

— Видите ли, Олег Николаевич. Тема, которую мы с вами затронули в сегодняшней беседе, не нова. Поверьте мне на слово — ей посвящены десятки, а может быть и сотни книг.

При этих словах батюшка качнулся вперед, и Черепанов заметил то, что не увидел сразу — у священника не было левой руки. Рукав его рясы был аккуратно заправлен за пояс.

— Тема прощения, а точнее — всепрощения, в православной религии не нова. Это один из основных принципов, на которых держится наша церковь. Я не хочу вдаваться в подробности богословской казуистики, пожалуй, здесь не место для этого, да и не время, но хочу сказать вам вот что.

Священник не спеша сделал маленький глоток чая и, глядя на подполковника, продолжил:

— Я, Олег Николаевич, очень рад, что тему прощения своих, как вы изволили выразиться, врагов подняли вы сами. Это само по себе очень примечательно. Значит вы, офицер советской армии, осознаете то, что вам противостоят такие же люди, как и вы. И что у этих людей есть дети, жены, родители, принципы, наконец, которые отличаются от ваших, но которые тоже нужно уважать. Ну, и что с того, что у них немножко другой цвет кожи, разрез глаз и молятся они другому Богу. Бог един. Зачем сразу стрелять? Помните, что сказано в Библии? «В начале было Слово». Я глубоко убежден, что в этой войне наши дипломаты, деятели культуры и религии еще не нашли нужных слов, чтобы остановить это безумие.

Подполковник Репнин слушал священника и, прихлебывая чай, с хитринкой посматривал в сторону Черепанова. Дождавшись, когда батюшка сделал паузу, с улыбкой произнес:

— Вот, Сергей Александрович, старлей слушает нас и в толк никак не возьмет — а не ошибся ли он часом палаткой? Шел в особый отдел, а попал на какую-то странную проповедь. И война, оказывается, не война, и моджахеды вовсе не враги нам, а лучшие друзья. Оказывается, стрелять в них не нужно, а лучше сесть на ближайший камешек и поговорить по душам.

Контрразведчик отодвинул в сторону пустой стакан и, достав из пачки сигарету, закурил:

— Если бы я не знал вас, Сергей Александрович, столько лет, точно запустил бы в разработку. Мой вам совет — оставь-

те свои мысли о силе слова до лучших времен. Полюби врага своего… Надо же… Это кого полюбить? Этих нелюдей, которые вспарывают животы беременным женщинам и режут наших сонных солдат десятками? Этих религиозных фанатиков, которые камнями до смерти забивают иноверцев?

Репнин говорил с возмущением в голосе, но внешне оставался спокойным. Было видно, что это их не первый спор на подобную тему. Повернувшись к Черепанову, он спросил:

— А ты, старлей, что по этому поводу думаешь?

Иван на секунду замешкался — ему вовсе не хотелось откровенничать при посторонних людях, тем более что один из этих «посторонних» был офицером контрразведки.