Военные рассказы - Юрий Олиферович Збанацкий

Вот чиркнула спичка. Полицай дружески дал мне прикурить. Потом склонился к желто-зеленому пламени сам. И тут меня вдруг осенила счастливая мысль. Увидел на плече полицая винтовку — и в тот же миг она очутилась у меня в руках. Я дернул ее с такой силой, что лопнул ремень, а сама винтовка молниеносно поднялась в воздух. Полицай инстинктивно присел — и отшлифованный людскими руками приклад врезался ему прямо в висок. Мой недавний собеседник тихо осел на пол, захрипел и вытянулся во весь рост.

Я подбежал к двери, открыл ее, ступил в коридорчик и тут только вспомнил про тех, кто оставался в камере. Вернулся.

— Хлопцы, бежим! — прошептал я, открывая им дверь.

Они, бледные, дрожащие, были уже на ногах. Видимо, следили за моим поединком через окошко. Как-то несмело переступили порог.

Через минуту я нырнул в непроглядную ночную темень. Перебежал улицу, перемахнул через какой-то тын и распластался на перепаханном огороде. По дороге бежали мои недавние друзья по несчастью.

Возле полиции раздался выстрел. За ним другой… третий… А через несколько минут поднялась такая пальба, что уши позаложило. Но я уже был за селом. За ночь земля немного просохла, и по ночному полю без межей шагалось легко и бодро.

Утром добрался до Десны, а в обед уж предстал перед командиром отряда. Доложил, что положено.

— Почему на два дня задержались?

— Непредвиденные обстоятельства, — оправдывался я, и словом не обмолвившись о минувшем приключении.

— В будущем будьте пунктуальнее, — видимо, для порядка пожурил командир. — А сейчас отдыхайте, вечером снова в поход…

И на прощанье улыбается:

— Такова она, участь разведчика.

1960

В степи умирал Копа

…Он полной грудью вдохнул морозный воздух и только теперь понял: ух, до чего резкий, пахучий!.. Шумно выдохнул раз, другой, минуту раздумывал: завернуть потихоньку обратно или разрядить свой до отказа набитый автомат по зеленым куцым фигуркам, что бродят по колено в снегу и от этого кажутся еще более куцыми?..

Еще вчера в селе было тихо, немцами даже не пахло, а сегодня — налетели, будто воронье.

Он подумал, подумал и нерешительно опустил автомат. Здесь в степном селе, вдали от леса, не стоило подымать шум. Все равно пули не достанут этих куцых, а себя обнаружишь, потянешь за собой хвост в лес к партизанам.

Копа не спеша скручивал цигарку. Ни разу не глянул на пальцы: они давно привыкли к этому занятию — он мог свернуть цигарку и в темноте, и с завязанными глазами. Послюнил бумагу, а сам пристально наблюдал за немцами, так внезапно заполнившими село.

Щелкнул зажигалкой — ее смастерили партизанские умельцы из гильзы крупнокалиберного пулемета, — прикурил, так ни разу и не глянув на длинное коптящее пламя. Цигарка слабо пыхнула, над головой взвилось облачко дыма. Копа торопливо погасил зажигалку и разогнал махорочный дым, словно боялся, что издали его заметят чужаки.

И только после этого подался в лощинку, где его дожидались настороженно-послушные кони.

Путь к лесу пролегал через хуторок, притулившийся в неглубокой балке. От него рукой подать и до леса. Ну, а там, в лесу, Копу ждут хлопцы. Ждут вестей. Как оно там, в степных селах?

Недобрую весть торопился доставить своим друзьям Копа.

Кони дружно взрывали снежную целину, швыряя в глаза ему снежной пылью. Холодные струйки плыли по разгоряченному лицу партизана, застывали, повисали прозрачными, отливающими синевой каплями на тонких усах.

Мчался к хутору смело, то и дело переводя горячих коней с вольного, беспорядочного бега на твердую рысь. Он знал, что хутор свободен, ведь всего час назад проезжал там, промчался по улице, а хутор спал, ни одна дверь не скрипнула, ни одно окно не мигнуло светом. Ни собаки не отозвались, ни петух не кукарекнул. Мертвым сном спал хутор.

На полном скаку влетел на хуторскую улицу. Уже серело. Копа сразу не уразумел, что хутор ожил, скрипел журавлями колодцев, полнился гомоном, криками.

У крайних хат торчали мужские фигуры, и Копа только тогда сообразил, что попал к самому черту в зубы, когда заметил автоматы у них в руках…

На него не набросились, даже не встревожились, наверное, приняли за своего. А он уже мчался по главной улице, разгоняя кургузые фигурки в зеленом, что предусмотрительно расступались по сторонам, давая ему дорогу. Сам же он высматривал ту боковую улочку, ведшую к лесу, по которой что ни день направлялись в степь партизанские упряжки с грузом, а то и с летучими отрядами на боевое задание…

Но стоило ему, круто развернувшись, направить разгоряченных коней в нужную ему улицу, в хуторе поднялась тревога, раздались одиночные выстрелы.

— Копа! Копа!.. — узнал его кто-то.

Копа был неуловим и бесстрашен. Знали его полицаи, знали и немцы. До войны он был головою[8] в районе, и оккупанты его фамилию перекрестили в должность. Предостерегали друг друга:

— О, Копф! Берегись Копфа!

Сейчас этот Копф, ненавистный, всемогущий Копа, был почти у них в руках. Угодил было, точно зверь в капкан, да успел вихрем выскользнуть тихой хуторской улочкой, уложив из автомата десяток солдат немалолюдной заставы у крайнего хлева и в один миг скрыться за хутором в глубоком овраге, что густо утыкан низкорослым ольшаником.

Овраг спас бы его, не будь он чересчур узким. Спустя какую-нибудь минуту упряжка Копы в диком галопе взлетела на голый гребень и, будто на киноэкране, скакала перед взором гитлеровцев. А они, спохватившись, уже бежали за ним, спешили догнать на подводах.

Копа выпустил из рук вожжи. Кони сами знали дорогу в лес. Он прилег в санях головой в сторону врагов и, держа автомат на прицеле, время от времени огрызался короткими глухими очередями.

Сани визжали и скрипели, их мотало из стороны в сторону, но это не мешало Копе. Он позабыл обо всем. Только ловил на мушку суетящихся немцев и посылал в сторону хутора звонкие выстрелы. Упряжка вырвалась на самый верх заснеженного холма, туда, где в мирные дни росли