Его большой день - Рудо Мориц

«Все расскажу тебе, мать, — говорю я своей Ганке, — а ты поскорее немножко молока согрей!»

Развел я молоко водой, зачерпнул ложечкой и поднес к мордочке малыша. Не стал он пить. Видно, еще только сосать умеет. Ворчит, попискивает и дрожит весь.

«Что же с тобой делать?» — почесал я затылок.

Попробовал я зверька мордочкой в молоко сунуть — может, так дело пойдет. Нет, и так ничего не получилось.

«Сдохнешь с голоду, если пить не станешь!» — говорю я коричневому комочку, но, сами понимаете, какой разум может быть у такой крохотной твари. Не пьет, да и все тут, не думает, что из этого выйдет.

Стою я над корзиной, что делать, не знаю. Жалко мне оставить зверюшку без помощи. Но как помочь, ума не приложу. А когда я уже совсем в отчаяние пришел, мне моя старуха помогла.

«Послушай, — говорит, — а что, если ее нашей Мурке подложить?»

Я за эту спасительную мысль обеими руками ухватился. Ведь наша пестрая Мурка как раз несколько дней назад окотилась.

Побежал я в сарай, где у кошки котята были. Взял их и в кухню с ними. Слепые малютки тоненько мяукали, а кошка шла за мной по пятам и жалобно мурлыкала.

«Погоди, Мурка, сейчас их тебе отдам», — успокаиваю я кошку, а она никак не утихомирится.

Подложил я котят к маленькой куничке в корзинку, хорошенько покатал, повалял друг через друга, чтобы найденыш запахом котят пропитался.

А Мурка знай о мои ноги трется и жалобно так просит: «Веррни, веррни!»

«Верну, Мурка, верну, не бойся. Еще минутку погоди».

И отнес корзинку с малышами в сарай.

Сперва уложил на подстилку котят. Старая кошка радостно к ним бросилась, облизывать стала, приглаживать. Потом легла, голодные котята поближе к материнскому молоку пристроились, один за другим соски нашли и громко зачмокали. Довольная Мурка замурлыкала, жмуря зеленые глаза.

Теперь пришло время решать судьбу молодой кунички — останется она жива или нет? Заметит Мурка подмену — конец приемышу. Чуть дыша взял я у кошки одного котенка и вместо него осторожно куничку подсунул. Что-то будет? Заметит кошка подмену? Позволит куничке молоко свое сосать?

Мурка пошевелилась. Я уже подумал: вскочит она сейчас — и дело плохо кончится. Но едва куничка запах молока почуяла, сразу же сосать принялась и сосала жадно, ненасытно. А Мурка тут же успокоилась. Лежит вытянувшись и громко-громко мурлычет. Поглядит иногда на малышей или оближет кого-нибудь из них. И куничку заодно облизала, подмены не заметила.

Я от радости чуть не закричал. Удалась моя затея!

Старая кошка и вправду ничего не заметила. При себе подкидыша оставила, как своего котенка кормила. На другой день тоже досыта накормила и продолжала кормить.

А куничка с котятами в одной куче спала, ползала среди них, будто родилась с ними вместе…

Куничка хорошо росла. Темно-коричневая шерстка лоснилась, грудка сверкала белизной. Сразу видно — хорошо ей живется.

И чего только она не вытворяла! Когда котят играть выпускали во двор, куничка резвилась вместе с ними. Мы не раз смеялись над ее выходками.

Вместе с котятами она научилась пить молоко из блюдечка да еще и в сад за фруктами бегала. Земляника, сливы, сладкие груши очень ей нравились, не брезговала она и жучками. Но всему предпочитала мясо. Принесла как-то старая Мурка живую мышь, так куничка первая за ней погналась. А там вскоре и в лес, что за лесничеством, стала бегать, охотилась там на мышей, птичек ловила и сытая возвращалась домой. И чем чаще убегала в лес, тем реже с котятами резвилась. Сделалась самостоятельной.

Эта ручная куница у нас в доме прожила два года, привязалась к людям, о ноги терлась и полежать в кухне за печкой была не прочь. В доме она никогда не пачкала — очень была чистоплотна.

Прямо на глазах она набиралась сил и на третий год стала совсем взрослой.

Как-то летним вечером убежала она в лес, как иной раз делывала, да так в лесничество и не вернулась. Свобода ей милее показалась.

16. Охотник Кубко

Тучи разошлись, солнце чудесно пригревало. К дяде Богдану примчался запыхавшийся лесник с Белого Потока.

— Наконец-то поймал, проклятого! — восклицал он, еле переводя дух.

— Кого же ты поймал? — улыбаясь, спросил дядя Богдан.

— Больше недели подстерегал, а все таки поймал! — продолжал лесник, стукнув от радости кулаком по столу.

— Да говори ты толком, кого поймал? И стол не ломай! — заметил дядя Богдан и потрепал соседа по широкой спине.

— У самой границы на скалы за ним лазил, но уж раз сказал я, что поймаю, значит, свое слово сдержу, пускай хоть под землю прячется! — хлопнул лесник кулаком по ладони.

Дядя Богдан вышел из терпения, да и меня разбирало любопытство.

— Головы ты нам пришел морочить, что ли? Успокойся и выкладывай наконец! — сердито оборвал его дядя Богдан.

— Ну, этого… ушастого, как его… филина! — выговорил наконец запыхавшийся лесник.

Я был разочарован. Думал — невесть кто, а оказался самый обыкновенный филин! Но еще больше недоумевал я, когда заметил, что глаза дяди Богдана радостно сверкнули.

— Вот это здорово! — говорит дядя Богдан. — Филя — штука замечательная! А у меня, кстати, пернатых разбойников тьма-тьмущая. Будет на кого поохотиться.

— Выучу его, вместе на охоту будем ходить, — пообещал лесник дяде Богдану.

Я еле дождался, когда уйдет гость. Не решался при нем расспрашивать, на что нужен филин, но как только мы остались одни, пристал к дяде Богдану:

— Да на что вам этот филин?

Дядя Богдан с усмешкой покосился на меня: а ты, видать, и вправду охотник без году неделя, если таких вещей не знаешь, но все-таки объяснил:

— О-о, охота с филином — огромное удовольствие! Сороки да вороны, эти пернатые разбойники хуже всякой лисы. Они грабят птичьи гнезда. Теперь им худо придется. Для многих ястребов-перепелятников да тетеревятников их последний час пробьет. Эх, будь у меня сейчас мой Кубко, вы бы от удивления рот разинули!

— А разве филин ловит этих птиц?

— Надо же такое придумать! — воскликнул дядя Богдан, всплеснув руками. — Филин — это только приманка. Дневные хищники на него набрасываются. Ведь филин по ночам их гнезда разоряет, а вот стоит ему днем показаться, они ему спуску не дают. Вороны, сороки, ястребы нападают на него целыми стаями. И тебе лишь остается — пиф-паф! — как яблоки, их сбивать.

— Дядя Богдан, у вас, значит, был такой дрессированный филин?

— Был, конечно, был… Ведь я сказал уже, что Кубко его звали. Много лет он был моим верным другом.

— Как же вы его поймали? — приставал я к дяде Богдану.

— Все расскажу, дайте только перекусить малость, мы уж давно обедали…

После картофельной запеканки тети Ганы, которая хоть ростом не вышла, но была замечательной хозяйкой, мы улеглись в саду, среди высокой травы, и дядя Богдан начал свой рассказ:

— Дело под Суловскими скалами было, когда я еще лесничим неподалеку отсюда служил, в Петровском.

В один прекрасный весенний вечер отправился я на тягу вальдшнепов. Уже смеркалось, дрозды стихли, и тут увидал я в вышине большую птицу с зайцем в когтях. По полету я сразу узнал филина. Он летел к скалам, где у него, наверное, было гнездо.

С той поры филин из головы у меня не выходил. Вот как-то раз перед заходом солнца я и пошел к этим скалам. Из-за скал падали последние лучи солнца, когда послышалось однообразное «уг-у-у-у, угу-уууу, угу-у-у-у-у». Я стал следить, откуда вылетит филин. Ждать долго не пришлось. Вылетел он неожиданно, совсем бесшумно, из-за утеса, описал широкий круг в воздухе — и прямо в лес на охоту. «Птенцы есть, значит», — подумал я. И решил во что бы то ни стало добраться до гнезда с молодыми филинами.

Легко сказать, сделать труднее. Скалищи крутые, почти недоступные. Но упорства во мне не меньше, чем крутизны в этих скалах.

Неделю этак спустя спозаранку выбрался, я снова в те места.

Немало пришлось мне попотеть, карабкаясь до утесам, обрывам и крутым каменистым тропинкам. Под конец я уже был как мышь мокрый. В конце концов влез все-таки на каменистую площадку, откуда открывался чудесный вид. Посмотрел по сторонам и вижу: несколько корон с громким карканьем на одном месте кружат и то одна, то другая стремглав на скалы падает. Иду туда. Вороны меня заметили и, сердито каркая, отлетели к лесу.

Подобрался я поближе к тому месту, на которое вороны так злобно нападали, и вижу на старом, полусгнившем, вывороченном бурей дереве молодого филина. Сидит он неподвижно, только глазищами поводит. Весь еще белым пухом покрыт.

Пригнулся я, потихоньку ружье и сумку отложил, куртку с себя снял и шаг за шагом к филину подкрался. Он сразу же меня заметил, весь взъерошился и стал похож на шар. С лапы на лапу переступает, кривым клювом громко щелкает и моргает беспрестанно, а сам ни с места… А я уже в нескольких шагах от него. Растянул куртку, прыгнул — и филин мой! Напрасно он под курткой бился, не помогло ему это.